Как большинство смольнянок, Поликсена не знала, что такое родной дом, не знала материнских забот и, хотя отменно разбиралась в древнегреческих колоннах и орнаментах, не умела жить среди людей. Ей требовалось сейчас одно — чувство безопасности, а его-то в доме Александры и не было. Поликсена понимала — ее приютили, как ту кошку, что живет на конюшне, взяли в дом ради Мавруши и христианского милосердия, но это милосердие не беспредельно. Сейчас Александра занята своими делами, но когда появится ребенок — она непременно отыщет московскую родню Поликсены. А возвращаться в Москву нельзя — лучше умереть.
Плохо все сложилось у смольнянки, очень плохо. Не приучи ее наставницы к возвышенному образу мыслей — она бы вцепилась в невенчанного супруга зубами и когтями, шум бы подняла на всю столицу, и плевать на его роковую любовь — коли постараться, то удалось бы его привести под венец. А вот не смогла — было в ней сильнейшее убеждение, что нельзя становиться на пути подлинной любви, а коли окажешься между двумя созданными друг для друга сердцами, непременно нужно отступить. Итог же таков — дитя под сердцем и порог монашеской кельи впереди. Поскольку лучше в келью, чем к родне.
Угловая комнатка, где жили Мавруша с Поликсеной, была довольно далеко от гостиной, но и сюда долетел шум. В жилище госпожи Денисовой творилось нечто невероятное, дворня носилась взад и вперед. Вдруг влетела горничная Танюшка:
— Барыня велела взять турецкий таз!
Этот огромный медный таз, со сложным узором насечкой по краю, прислал брат покойного мужа Александры с турецкой войны — он тогда всю родню оделил военной добычей. Она отдала таз в пользование Мавруше, и вот он понадобился.
— Что случилось? — спросила горничную Мавруша.
— Ах, сударыня, такое, такое! — Танюшка скрылась с тазом, а Мавруша сказала подруге:
— Ты будь тут, а я схожу погляжу. Сдается, гости. Но ведь она гостей не ждала…
Мавруша ушла и пропала.
Поликсене было нечем заняться. Она подсела к большим пяльцам, на которые была натянута недавно начатая Маврушей вышивка, но сделала несколько стежков и поняла, что портит работу. На этажерке стояли мольеровы комедии, вольтеровы трагедии, Расин, Корнель, Сумароков — Мавруша не представляла себе жизни без пьес: читая, она устраивала в голове настоящий спектакль с декорациями и костюмами. Однако желания читать у Поликсены не возникло. Она сама не знала, чего желает: со Сташкой — тягостно, без Сташки — уныло.
А шум не утихал — там, за дверью, творилось нечто любопытное, настолько, что Сташка ушла и пропала. Поликсена подумала — и вышла из своего заточения.
Все двери были отворены, раздавался голос Сашетты — звонкий и радостный. Поликсена впервые слышала, чтобы госпожа Денисова говорила так громко. Это был прямо-таки детский восторг!
Поликсена пошла на голос. Зачем — неведомо. Александра ей не очень-то нравилась — слишком деятельная, самоуверенная, слишком нарядная, бог весть что о себе вообразившая лишь потому, что малюет акварели с цветами. Поликсена совершенно не видела в ней возвышенных чувств — одно кокетство с кавалерами. И будущее Александры казалось ей самым заурядным — разумный брак с человеком того же круга, который может быть в семейной жизни добрым товарищем, не более, без самозабвенной страсти, и на что ей страсть, без жертвенной любви — да ей и не понять таких слов…
Казалось бы, не все ли равно, отчего хохочет эта женщина? А вот нет — какая-то пакостная сила влекла ее, глумливо подталкивая: иди, смотри, иди, смотри!
Сашетта не заметила, что Поликсена стоит в дверях. Сашетта была занята — веселясь, вытирала большим полотенцем голову стоящего перед ней человека, завернутого в простыню на древнеримский манер, а он держал ее в объятиях. Потом он поцеловал ее в губы, и она хотела этого поцелуя.
— Какое счастье, что мы встретились, — сказал мужчина, и тут Поликсена узнала его. Это был супруг! Она отступила на шаг, по продолжала смотреть и слушать, только руку к губам поднесла — чтобы не вскрикнуть.
— Теперь ты не считаешь более, что между нами преграда? — спросила Александра.
— Преграда есть, несокрушимая, но не будем говорить сейчас о ней! Как-то все образуется… Не может быть, чтобы не образовалось…
И Поликсена все поняла. Это с Александрой говорил ночью супруг, это в нее он влюбился со всей силой души, и от осознания, что он, возвышенный и тонко чувствующий, предпочел даму простую, с мыслями обыкновенными, Поликсена впала в растерянность: ведь этого быть не могло, однако ж случилось!
— Вместе мы эту преграду одолеем, — сказала Александра, — какой бы она ни была. Ты доверься мне — и одолеем!
— Если бы только она… Мне кажется, что Господь дал нам только этот день. Я спешил к тебе, я должен был видеть тебя, но есть ужасные обстоятельства…
— Нет никаких обстоятельств!
Она сама поцеловала его. Поликсена сделала еще шаг назад.
И еще.
Вот теперь надежды не осталось совершенно. Несокрушимая преграда, ужасные обстоятельства — вот, значит, чем кончилась его любовь…
Нужно было где-то спрятаться, собраться с мыслями.
Поликсена вошла в угловую комнатку. Подруги там не было. Где-то пропадала Мавруша, не чувствовала, насколько сейчас нужна. Пропала связь, — и более ничто не держит Поликсену в этом доме. Оставаться в нем — смерти подобно.
Она понимала одно — бежать, бежать прочь из дома, в котором он счастлив с другой! Бежать — не быстро переставлять ноги, высоко задирая коленки, а двигаться с самой большой скоростью, на какую способно отяжелевшее тело, даже невзирая на одышку, что в последние дни совсем некстати привязалась.
Хотя живот и не позволял Поликсене шнуроваться, но под платьем было все необходимое приличной женщине — и сорочка, и нижнее юбки, и карманы, что подвешивались к охватившему сорочку пояску. Уходя из дома на Второй Мещанской, Поликсена сунула туда и «хозяйственные деньги», выданные Нерецким на месяц. Живя у Александры, она их не трогала — ну вот и настал час.
Отойдя подальше, она остановилась, чтобы перевести дух. Нужно было срочно искать новое жилье и написать оттуда Мавруше, чтобы переправила вещи и приданое для дитяти. Но где, как? Сколько оно стоит? Откуда взять повитуху?
Все бы уладилось, если бы нелегкая не принесла Нерецкого именно в этот день и час! Незнание позволило бы Поликсене жить под опекой Александры, и с родами тоже все бы уладилось, но незнание кончилось. И возвращение было немыслимо.
Останавливаясь через каждую дюжину шагов, Поликсена уходила все дальше от счастливой соперницы. Вдруг ее осенило — она уж которую неделю не была в церкви! Нужно идти, просить прощения у Господа и у Богородицы, они сжалятся, выход из положения найдется! Плохо понимая, какая улица куда ведет, Поликсена направилась к Казанскому собору, но оказалась на невской набережной. Напротив была восточная оконечность Васильевского острова, которую называли «стрелкой», там Нева разделялась на два рукава. Поликсена видела крошечные дома вдоль Невы, а вдали, — Исаакиевский наплавной мост, по которому неторопливо двигались телеги и экипажи — совсем крошечные, как на панорамной гравюре.
