Виновником этой истерии, которая не обошла стороной и самых солидных граждан, были таинственные события в соборе, достоверность которых, тем не менее, очень печалит хронистов, так как известно, что чем дальше от дня происшествия, тем труднее установить истину.
Так, торговец мехами из Кельна утверждал, что своими собственными глазами видел, как южная башня Регенсбургского собора в одну ночь осела на целый этаж. Хозяин передвижной выставки клялся жизнью своей седой матушки, что западный портал собора, хоть он, как и положено порталу, сделан из камня, расплавился, будто сделанный из воска. Истинно же то, что однажды утром цокольного камня портала не оказалось на месте и его так и не нашли. Истинно также исчезновение замкового камня свода в куполе нефа. Отсутствие камня вполне могло разрушить собор. И помешали этому только высокое мастерство архитекторов того времени и их смекалка.
Слухи поползли, когда стало известно о сходных случаях в соборах Майнца и Праги, в церкви Святой Марии в Данциге и Фрауенкирхе в Нюрнберге. Даже в Реймсе и Шартре колонны и стрелы больших соборов начали шататься, рушились капители и галереи, вынутые из кладки невидимой рукой. Из Бургоса и Толедо, Салисбери и Кентербери путешественники приносили известия о том, что людей якобы погребало в соборах под осыпавшимися камнями.
Это было великое время для проповедовавших покаяние, которые бродили по стране, хныча и скуля, и, простирая руки, демонстрировали народу земную юдоль. Бич высокомерия объединился со сладострастием, и, конечно же, тут не обошлось без дьявола. Господь Бог терпит его только затем, что хочет приструнить высокомерие человеческое. И таинственные происшествия — не что иное, как доказательство недовольства Всевышнего богатством и роскошью больших соборов. Было бы заблуждением полагать, что соборы Западной Европы строятся навечно. Разве не доказывают последние события обратное? И разве не может любой из этих больших соборов, которые пометил Люцифер, обрушиться в любую минуту?
В своих пламенных речах проповедники не пощадили ни народ, ни духовенство, даже епископы попали под общую гребенку. В тени Кельнского собора проповедник Геласиус обрушился на безответственный, безбожный народ, которому важны только власть и богатство. Горожанки, говорил он, продались дьяволу, потому что носят платья со шлейфами, похожие на павлиньи хвосты. Если бы женщинам нужен был хвост, то Господь давно бы им таковой предоставил. Нет, и высокое духовенство не является исключением в подобного рода глупостях, раз носит желтые, зеленые и красные ботинки — на каждой ноге разного цвета.
Если монахи и обычные священники, не говоря уже о епископах, удовлетворяют свои прихоти с бродяжками, нисколько этого не скрывая, то они скорее состоят в союзе с дьяволом, чем со Всевышним. Каждый знает, что епископ охотнее превозносит бюст своей конкубины, нежели тело Господне. И если трое пап борются за место главного наместника на земле и каждый предает другого анафеме, как будто тот еретик, то Страшный суд уже не за горами, и потому не следует удивляться, что дьявол поселился в Божьем доме.
Обливаясь слезами и стеная, слушатели бежали прочь. И если одни бросали робкие взгляды на шпиль фронтона, то другие, словно звери, уползали оттуда на четырех лапах, плача, как дети малые, которых отец напугал Божьей карой. Благородные господа срывали с голов бархатные шапки и топтали ногами украшения из перьев. Дамы прямо на улице снимали с себя свои бесстыдные платья, откровенно обнажавшие словно натертые воском груди, с длинными рукавами, достававшими едва ли не до земли. Чернь и нищие, которых это совершенно не касалось, потому что Библия и так им обещала Царство Небесное, дрались за одежду и рвали дорогие платья, чтобы каждый мог взять себе кусочек.
В городе царило смятение, и богатые горожане закрывали двери и выставляли охрану, как во время чумы и холеры. И даже за закрытыми дверями старались сдерживать кашель и чих, ведь это считалось признаком духа дьявола, который выходит из тела. Ночью слышались шаги дозорных, которые, вооруженные пиками размером с дерево, маршировали по переулкам. А еще, что обычно бывало только в Страстную пятницу: бани, приюты греха, пустовали.
На следующее утро граждане Кельна проснулись с привкусом горечи во рту. Его мог оставить только дьявол. Большинство вышли из дому позже обычного. Над собором кружили большие черные птицы. В это утро их карканье напоминало скорее беспомощный плач младенца. Восходящее солнце искупало центральный портал собора в ярком свете. Торцы здания еще лежали в тени и поэтому казались мрачными и зловещими, не такими, как обычно. Даже каменотесы, которым были нипочем ни ветер, ни буря и которые давно продолжили работу, дрожали без причины.
И именно каменотесу бросился в глаза прикорнувший на ступенях собора мужчина. Он сидел, прислонившись спиной к стене, и что-то бормотал себе под нос. Это было неудивительно. Чужестранцы и ремесленники часто ночевали на ступенях собора. Но после такой ночи, как эта, когда все стали недоверчивы, каждый чужак привлекал к себе внимание. Его длинная одежда была поношена и напоминала черные рясы проповедников, которые вчера вечером привели город в настроение, которое сопутствует концу света. И действительно, подойдя ближе, каменотес узнал брата Геласиуса, пообещавшего накануне жителям Кельна Страшный суд. Руки у проповедника дрожали. Застывший взгляд был устремлен в пол.
На вопрос каменотеса, действительно ли он проповедник Геласиус, тот ответил кивком, так и не подняв головы. Каменотес уже хотел уйти и заняться работой, когда проповедник неожиданно открыл рот. Но вместо слов оттуда выплеснулась струя черной крови и, как ручей, залила всю его изношенную одежду.
Насмерть перепуганный, каменотес отпрянул, не зная, что делать, и оглядываясь в поисках помощи. Но вокруг не было никого, кто мог бы ему помочь. Показывая на свой открытый рот пальцем, Геласиус издавал булькающие звуки, словно сумасшедший из богадельни. И только теперь понял каменотес, он даже увидел: проповеднику вырезали язык.
Каменотес вопросительно посмотрел на проповедника. Кто же так жестоко лишил его голоса?
Геласиус согнул залитые кровью дрожащие пальцы и прижал их ко лбу справа и слева. И, чтобы удостовериться, что каменотес его понял, он приложил левую руку к собственному заду и сделал движение, изображая длинный хвост.
Потом проповедник в последний раз поднял взгляд, и ужас стоял в его глазах.
Каменотес перекрестился и в панике бросился прочь. Как он мог понять, что беда, постигшая города и посеявшая в людях страх и ужас, имела совершенно естественное объяснение, источник которой крылся в запертой шкатулке — похожей на ящик Пандоры, — однажды открыв которую вся страна должна была повергнуться в смятение? А в ней был кусок пергамента, за который многие готовы были убить. Во имя Господа или просто так.
Если бы только каменотес знал, что случилось двенадцать лет назад, в год 1400 от Рождества Христова, он бы понял. А так этого не произошло. Никто не мог понять этого. Ведь страх — плохой советчик.
Глава
Год 1400 от Рождества Христова
Холодное лето
Когда подошло время рожать, Афра, служанка ландфогта
[1]
Мельхиора фон Рабенштайна, взяла корзину, с которой она обычно ходила за грибами, и из последних сил потащилась в лес за усадьбой. Никто не научил девушку с длинными косами необходимым движениям, которые нужно делать при родах, потому что ее беременность до сих пор оставалась незамеченной. Афра быстро сообразила, что рост плода можно скрыть под широкими грубыми платьями.
