Манцони в ярости поднял руку и со всей силы ударил кулаком по узкому столу.
– Я бы не стал при упоминании Нового Завета говорить о каких-то научных методах исследования. Изучение Библии является делом филологов и исследователей истории. Лично я придерживаюсь мнения, что этим должны заниматься также палеографы, криптологи и специалисты в области языкознания. Но ученые, обрабатывающие древние трактаты какими-то растворами и лучами, пусть лучше держатся подальше от четырех Евангелий!
– Пяти! – заметил Лозински с наглой ухмылкой, появлявшейся всякий раз, когда ему удавалось одержать верх над Манцони либо в моменты, которые поляк считал моментами своего триумфа. За эту улыбку другие иезуиты очень его недолюбливали.
– Что вы сказали?
– Я сказал «пяти», брат во Христе. По крайней мере, при сложившихся обстоятельствах мы не можем исключить возможности, что о жизни и учении Господа нашего Иисуса Христа повествуют пять Евангелий.
Слова Лозински вызвали замешательство среди присутствующих, и в зале послышался ропот. На самом деле это беспокойство было довольно странным, поскольку каждый иезуит с момента получения задания знал, над чем он работал. Большинство из них начали работу с мыслью, что того, чему не позволено быть, просто быть не может, а слова поляка вполне четко выражали его идеи вызвали у монахов ужас, словно греховные мысли. Но точно так же, как желание наслаждения и мучение постоянно следуют за греховными помыслами, иезуитам Григорианы не давало покоя растущее с каждым днем стремление узнать правду.
Кесслер, один из самых молодых исследователей в этой секретной группе, придерживался точки зрения Лозински и был его сторонником, одобряя желание поляка докопаться до правды невзирая на возможные последствия. Он продолжил мысль Лозински:
– Если подтвердится наше предположение о том, что существуют пять Евангелий, то автор нашего текста станет не пятым евангелистом, а первым. Значит, Марк уступит место тому, чье имя нам пока что неизвестно.
– У вас нет доказательств! – воскликнул Манцони.
– Да, пока что доказательств нет, – спокойно согласился Кесслер, – но есть одна довольно интересная деталь.
– Мы все вас внимательно слушаем.
– Как известно присутствующим, ни в одном из четырех известных Евангелий нет биографических сведений о жизни Господа нашего Иисуса Христа. Более того, во всех четыре' текстах мы не можем найти описания внешности Иисуса. Ни единого слова! Как вы думаете, почему? Мы согласны с официальным мнением Церкви, что ни один из евангелистов не зная Иисуса Христа лично, они лишь записывали сведения, доходившие до них в устном виде. Они были далеки от создания исторического документа. Единственной их целью было под держание веры. Марк стремился убедить римлян понятными словами в том, что его вера истинна. Матфей хотел обратить в христианство современников-иудеев. Лука, единственный из всех отличавшийся особым умом, воспользовался Евангелием от Марка как источником, но обращался к образованным людям и посвятил свой труд и философским вопросам, а также проблематике Святого Духа. Иоанн же, скажем так, выделялся среди всех, поскольку выбрал основной темой своего труда Откровение Господа нашего. Но ни один из четырех перечисленных выше евангелистов ни словом не обмолвился о характере и личности Иисуса,
– Ради Бога, брат во Христе, – заметил Манцони спокойно. – Все сказанное вами вовсе не ново. Я сомневаюсь, что важно знать, как выглядел Иисус: был ли его рост сто восемьдесят сантиметров, а вес семьдесят пять килограммов, или, к примеру, были ли его волосы длинными, как у большинства его современников, и темного цвета.
– Конечно, вы правы, – ответил Кесслер, и его глаза за стеклами очков хитро сверкнули. – Но если бы мы располагали подобными данными, то и вы, брат во Христе, вынуждены были бы признать: источник, в котором данная информация содержится, отличается от четырех уже известных нам тем, что его автор лично знал Иисуса.
Внезапно в зале стало тихо. Даже те, кто до сих пор был погружен в работу над своими фрагментами, заинтересовались происходящим. Кесслер держал в руке небольшой кусок бумаги, размером примерно двадцать на двадцать сантиметров – такой калькой пользовались все иезуиты во время работы. Они накладывали прозрачный лист бумаги на имевшийся документ и делали при помощи карандаша копию. Эта техника позволяет дополнять поврежденные или отсутствующие места текста, не повреждая оригинал.
– Со вчерашнего дня я пытаюсь осмыслить результат своей работы, – сказал Кесслер. – Я думал над ним всю ночь…
– Не испытывайте наше терпение, Кесслер! – Манцони не мог скрыть волнение и громко с силой выдыхал воздух. – Поделитесь же; с нами своими познаниями!
Среди работавших над фрагментами пергамента установился своего рода обычай: каждый, кому удавалось перевести фрагмент или восстановить отсутствующие места, докладывал о результатах работы, которые затем выносились на общее обсуждение, и во время него велась дискуссия о вероятности предложенного толкования, а также о содержании. Кесслер, которому выпала сомнительная честь заниматься началом текста – или тем, что по разным признакам приняли за его начало, – до сих пор ни разу не докладывал о результатах своей работы. Дело в том, что начало любого пергамента обычно повреждено намного больше остальных его частей, а разрывы, стершиеся места текста и отсутствие частей отнюдь не облегчают работу.
– Я бы хотел предупредить, – начал Кесслер, – что свои дополнения и перевод я уже обсудил с нашим братом Стефаном Лозински, который вполне согласен с моим толкованием. Текст рукописи начинается с трех строчек, которых у нас нет и, по всей видимости, они никогда не будут восстановлены, поскольку приходится иметь дело с механическими повреждениями. Четвертая строка начинается со слов: «… отец. Иисус, говоривший о себе, что Бог послал его как учителя, чтобы дать нам знак… послал Мессию… и так был я тому свидетелем, как отец любит сына… и начали люди чтить его, рост которого четыре локтя, а волосы на главе его цвета эбенового дерева, я же остался низкого роста, как большинство мужчин в Гали лее. Чтобы внимать его мягкому голосу, люди приходили издалека…»
Монахи молчали, и казалось, что каждый из них еще раз мысленно повторяет услышанный текст. Первым пришел в себя Манцони.
– Господи! – воскликнул он и тут же задал вопрос: – Какую часть этого текста можно считать полностью достоверной, а какую дополненной либо сомнительной по каким-то другим причинам?
– Двадцать процентов дополнены, – ответил Кесслер. Пятая часть.
– А описание Господа нашего Иисуса Христа?
– Может считаться полностью достоверным. Эта часть сохранилась лучше всего. Чем дальше от начала свитка, тем лучше сохранился текст.
Кесслер передал Манцони свою кальку.
Тот не мог оторвать глаз от документа. Резкие движения, которые были профессу столь же чужды, как и сомнения в истинности учения святой матери Церкви, свидетельствовали о том, что Манцони не на шутку разволновался.
