– Так пишет Павел. Теперь сравним двенадцать апостолов и сивилл: только у Ионы, Иеремии, Даниила и Иезекииля есть атрибуты, которые позволяют их безошибочно идентифицировать, иначе их не так легко было бы опознать. Иону – по изображению кита и листьям клещевины; Иеремию – по печали и разочарованию на лице, которые напоминают о его словах: «Не сидел я в собрании смеющихся и не веселился: под тяготеющею на мне рукою Твоею я сидел одиноко, ибо Ты исполнил меня негодования. За что так упорна болезнь моя, и рана моя так неисцельна, что отвергает врачевание?»
[134]
Даниила мы узнаем по двум книгам. Он записывает фразы из книги Иеремии. На голове Иезекииля – повязка в виде тюрбана, о которой в Писании сказано: «Но ты не сетуй и не плачь, и слезы да не выступают у тебя; вздыхай в безмолвии, плача по умершим не совершай; но обвязывай себя повязкою и обувай ноги твои в обувь твою…»
[135]
Остальные не от мечены характерными деталями и изображены вполне свободно.
Затем профессор перешел к характеристике обнаженных мужских фигур над головами пророков и сивилл так называемых ignudi – обнаженных, присутствие которых удивляло многих.
– Обнаженные – это ангелы, – предположил Паренти, – в том виде, как их описывает Ветхий Завет: мужчины без крыльев, сильные и красивые. Их чувственную наготу Микеланджело изобразил, опираясь на то место в Книге Бытия, где два ангела остановились переночевать в доме Лота. Мужчины Содома возжелали прекрасных юношей. То, что они изображены попарно, заимствовано из их описания во Второй книге Моисея. Содержание круглых табличек tondi (одна из них начала уже разрушаться) определено с большой степенью достоверности. Речь идет об аллегорическом изображении десяти заповедей.
Паренти, наконец, указал на треугольники над окнами – люнеты. Они, по мнению профессора, наверняка изображали происхождение избранного народа, начиная с Авраама, Исаака и Иакова до Иосифа – всего сорок фигур. Вот, в общих чертах, содержание того, что изображено на своде Сикстинской капеллы.
Слушатели молчали, каждый раздумывал об услышанном.
– О чем вы думаете, Ваше Высокопреосвященство? – спросил Паванетто. – Я размышляю о том, что хотел сказать Микеланджело столь дикой интерпретацией Ветхого Завета (ведь он изображал лишь сцены из Ветхого Завета). Какую же цель он преследовал, расписывая капеллу?
– После того, что мы услышали, хочется задать другой вопрос: был ли Микеланджело знатоком Библии или воспользовался услугами теолога? – спросил Паванетто.
– Об этом ничего не известно, – произнес Паренти.
– Это впечатление обманчиво, – прервал Еллинек, – ведь, если не считать Книги Бытия, которую каждый ребенок изучает в школе, Микеланджело имел представление лишь о пророках Исайе, Иеремии и Иезекииле. Еще знал пару псалмов. А это далеко не все ветхозаветные книги.
– Мне кажется, – начал Паренти, – по некоторым отличиям в стиле изображения можно догадаться, что Микеланджело только в процессе работы начал подробно изучать Библию. Художник не придерживался хронологии: начал с опьянения Ноя, и потом продолжал рисовать дальше. Этот вывод подтверждается и сюжетом о Боге Отце. Взгляните на Бога Отца, которого Микеланджело начал писать в сцене сотворения Евы, и сравните его с Богом Создателем Адама или же в следующих сценах. Это уже абсолютно другая манера изображения. То же можно сказать о пророках и сивиллах. Первые из них, хотя выписаны не менее тщательно, содержат меньше библейских атрибутов, чем последние. Более поздние выглядят мудрее. Полагаю, что эти фрагменты были дописаны Микеланджело после детального изучения Библии.
– А как быть с таинственной надписью? – взволнованно спросил Еллинек.
– Надпись, очевидно, была задумана с самого начала, – ответил реставратор Федрицци. Хотя бы по формальным причинам: буквы распределены по всей длине изображения. Кроме того, как уже было сказано, мы можем быть уверены, что надпись не была нанесена позже, так как для нее использована та же краска, что и для фресок.
Еллинек опустил взгляд:
– То есть Микеланджело с самого начала решил зашифровать на своде Сикстинской капеллы какую-то тайну. Мне кажется, надпись родилась не вследствие внезапного душевного порыва или перепада настроения.
– Нет, – ответил Федрицци, – мое исследование подтверждает как раз обратное.
В ту же среду на второй неделе Великого поста
Человечество обязано большинством своих величайших открытий не разуму, а элементарной случайности. Именно так было и на этот раз, когда по разным причинам многие люди оказались вовлеченными в решение этой задачи. Августин рассказал аббату родного монастыря на Авентинском холме о том волнении, в которое повергла курию надпись Микеланджело.
– Не знаю, – подвел он итог, – каким волшебством владел Микеланджело, но, как только надпись была обнаружена, призраки прошлого ожили.
Аббат, коренастый плешивый старик по имени Одило, выслушал Августина и ответил:
– Данный обет запрещает мне быть откровенным с вами, брат. Но, с другой стороны, у меня есть обязательства оберегать свой монастырь. И теперь я колеблюсь между двумя обетами. Если я открою истину, все, то знаю сам, то это будет страшная правда. Если же промолчу, то помогу курии, но взвалю на себя тяжелую ношу. Как же мне быть, брат Августин?
Августин не вполне понял аббата и ответил, что каждый должен сам решать по совести, о чем ему молчать а о чем говорить.
– Послушай, брат, – начал аббат, – в подвале этого монастыря лежат документы, которые могут запятнать чистую душу нашего ордена и Церкви в целом. Боюсь, что в ходе исследования они все равно будут обнаружены. Поэтому я скажу тебе правду, брат. Следуй за мной!
Августин спустился вслед за аббатом по узкой каменной лестнице боковой башни. Прохлада, пахнувшая на них, после весенней жары сначала показалась приятной; но чем глубже они спускались, тем более сырым и душным становился воздух. Аббат Одило остановился перед стрельчатой железной дверью, вынул ключ и отпер ее. Дверь заскрипела, словно ее давно не открывали. Левой рукой он нащупал выключатель, мрак озарили несколько ламп накаливания. В мерцающем свете ход казался бесконечным. По стенам – полки, ящики и коробки с книгами и документами.
– Ты никогда здесь не был, брат? – поинтересовался аббат и пошел вперед, минуя свалившуюся полку.
– Нет, – ответил Августин, – даже не знал, что в монастыре существует такой подвал. Что же здесь лежит? Аббат остановился, взял один из фолиантов, смахнул толстый слой пыли с переплета и открыл книгу. – Вот, – и он начал читать: – «На Сретение в году одна тысяча шестьсот семьдесят седьмом от Рождества Христова конфедерации представлены 89 священников и 240 мирян, которые соблюдают заветы Евангелия и посвящают себя науке и благочестивым трудам во спасение души. Необходимо обеспечить питание 329 человек в год продуктами, которые производятся монастырским хозяйством, а также средствами из пожертвований благочестивых и переданных по наследству…»
