Один шекспировед заметил, что бюст на могиле Шекспира скорее напоминает «самодовольного мясника». Однако нет никаких сомнений в том, что изображение весьма близко к оригиналу: по утверждению стратфордского летописца, «голову, несомненно, лепили с посмертной маски». Это, должно быть, устраивало близких Шекспира, заказавших бюст. Его создал голландский художник Джерард Джонсон, живший в Саутуорке неподалеку от «Глобуса». У него было достаточно случаев изучить свою модель. Почему бы великому писателю и не походить на мясника, довольного собой или недовольного, тем более что впоследствии ходили слухи, будто когда- то он работал подмастерьем у мясника. Он вполне мог иметь внушительный и цветущий вид, коим отличались английские мясники. И почему бы ему действительно не выглядеть довольным собой?
Существуют другие портреты, привлекшие внимание потомства, хотя бы потому, что вопрос о том, как на самом деле выглядел Шекспир, похоже, останется без ответа. Все эти изображения в какой-то степени схожи между собой. На одном полотне, известном ныне как «Портрет Чандоса» (около 1610), изображен человек 30–40 лет в черном шелковом камзоле; у него смуглый цвет лица, а черные кудри и золотая серьга в ухе заставляют думать, что перед нами цыган или какой-нибудь европеец-Южанин. Однажды кто-то полушутя предположил, что этот портрет изображает Шекспира в роли Шейлока. Сама картина имеет долгую и сложную историю, из которой понятно одно: что это за портрет и откуда он взялся, неясно.
Более утонченный и благородный образ предстает перед зрителем на картине, известной как «Портрет Янсена» (около 1620): живость лица подчеркнута изысканностью дорогого камзола. «Портрет Фелтона» (вероятно, xviii века) выполнен на маленькой деревянной дощечке и изображает человека лет тридцати с лишним, у него выпуклый лоб, но никаких других запоминающихся особенностей вы не заметите. «Портрет Флауэра» близок к гравюре Дройсхута; некоторые исследователи пришли к убеждению, что это и есть утраченная картина, которая стала основой гравюры, помещенной в фолио; портрет датирован 1609 годом и написан поверх изображения Мадонны, выполненного в пятнадцатом столетии. Вокруг датировки велись ожесточенные споры. Но тем дело и кончилось. Все эти картины отличаются «фамильным сходством», потому что источник у них один — работа Дройсхута.
Заметное исключение составляет лишь портрет Графтона (около 1588), о котором писали в связи с шекспировской биографией. На нем изображен молодой, модно одетый человек лет двадцати с небольшим; его заранее отвергли на том основании, что Шекспир не был состоятельным человеком в начале своей карьеры. Как мы видели, этот аргумент больше не считается убедительным
[335]
, и достоинства портрета можно оценивать, не обращая внимания на подобные соображения. Если поместить этот портрет рядом с гравюрой Дройсхута, то между изображением человека среднего возраста и юношей на портрете обнаружится явное сходство. Все эти портреты, застрявшие среди догадок и неопределенности, похожи на Шекспира в ином, не фотографическом смысле: они говорят о том, сколь неуловим он в реальном мире. Они также дают понять, что представление о том, как он выглядел, может не иметь ничего общего с его настоящей внешностью. Он мог быть смуглым. Мог носить серьгу в ухе. Он даже мог в последние годы жизни превратиться в толстяка.
ГЛАВА 73
Милорд, ведь это только театр, всего лишь розыгрыш
[336]
Давайте взглянем на Шекспира по-другому. Второго февраля 1602 года он неторопливо шел от причала на Темзе к Миддл-Темплу, стоящему на холме. Здесь «Слугам лорда-камергера» предстояло сыграть новую пьесу — «Двенадцатая ночь» — перед членами инна. Один из них, Джон Маннингам, записал в своем дневнике: «На нашем празднике
[337]
играли пьесу под названием «Двенадцатая ночь, или Что угодно», сильно напоминающую «Комедию ошибок» или «Менехмы» Плавта, но более всего она похожа на итальянскую пьесу «Плутовство». Дальше он описывает, как герои дурачат Мальволио. Эта короткая, но очень любопытная запись показывает, что публике всегда было интересно дознаться, откуда автор взял сюжет своей пьесы. Позволим себе и более смелое предположение: Шекспир, возможно, даже стремился к тому, чтобы осведомленный зритель обнаружил источник пьесы, и это входило в его сценический замысел.
Маннингам упоминает «Плутовство» Курцио Гонзага, итальянскую пьесу, не переводившуюся на английский язык. Получается, что Шекспир все же знал итальянский, хотя бы немного. Он подходил к чтению с точки зрения своего ремесла, а потому вряд ли заглядывал в книгу, если не надеялся найти в ней что-нибудь полезное для работы. Так или иначе, Шекспир, отталкиваясь от своих источников, далеко уходил от них всякий раз, когда полагал это необходимым; он развивал сюжет, превращая его в романтическую или фантастическую историю.
Маннингам сравнивает «Двенадцатую ночь» с «Комедией ошибок», и это означает, что зрители знали и высоко ценили Шекспира и его пьесы. Впрочем, подобных знатоков и ценителей среди публики было, возможно, не так уж много. В зале Миддл-Темпла собралась толпа народа, нетерпеливая и шумная, а может быть, даже нетрезвая. Если она жаждала непристойных шуток и грубого фарса, то от «Двенадцатой ночи» она получила полнейшее удовольствие. Название пьесы происходит от празднеств «двенадцатого дня»
[338]
, во время которых народ предавался буйному разгулу. Сценическое действо вполне под стать этому названию, ибо оно от начала до конца сопровождается искрометным весельем. История о сэре Тоби Белче и сэре Эндрю Эгьючике, о Мальволио и Фесте полна намеков и подсказок. Виола, которую играл мальчик, переодевалась юношей, и от этого в пьесе легкое сексуальное напряжение, которое конечно же не ускользало от почтенной публики. Благодаря тому что, по обычаю, женские роли исполнялись мальчиками, сценическая постановка давала широкий простор для непристойных намеков и шуток, коих не было ни в рукописях, ни в публикациях. Во всяком случае, сцены ухаживания и сватовства на сцене приобретали очевидный эротизм и, вполне возможно, сопровождались «неприличными» телодвижениями. Шекспиру доставляло удовольствие добавлять в пьесу оттенок извращенной сексуальности.
В «Двенадцатой ночи» было множество и вполне пристойных каламбуров и острот, и они тоже доставляли удовольствие зрителям. Если предполагать, что дата первого представления соответствовала названию пьесы, то оно состоялось днем 6 января 1602 года. Так что, по-видимому, представление в Миддл-Темпле первым быть не могло. Пьеса замечательно подходила для постановки в «Глобусе» для нее требовалось ничтожное количество реквизита.
Можно предположить, что играть Фесте поручили Армину, так как в этой роли появилось целых четыре песни, три из которых стали народными: «Где ты, душенька, гуляешь?»
[339]
, «Смерть, скорей прилетай, прилетай»
[340]
и «Как я еще мальчишкой был»
[341]
. «Двенадцатая ночь» вся пронизана музыкой. Она начинается и заканчивается музыкой. Шекспир использовал приход в труппу Армина и акустические возможности «Глобуса» для создания новых театральных эффектов. Более чем вероятно, что драматург сам играл Мальволио; как уже предполагалось, желтые скрещенные подвязки Мальволио он мог задумать как пародию на собственный родовой герб. В «Двенадцатой ночи» много злободневных аллюзий, но самые явные из них прослеживаются в сценах, где появляются Фесте и Мальволио. Фесте — воплощение праздника и веселья, а мстительный Мальволио изображен суровым пуританином. Их столкновение — отражение одного из застарелых конфликтов того времени: пуритане выступали против пьес и театров, клеймя их как пособников дьявола.
