Сказанное Николо комиту не совсем соответствовало истине. По правде говоря, задираться с франками начал именно он, а законопослушный и миролюбивый Марко как раз пытался его удержать и попал под удар, предназначавшийся приятелю. Дальнейшее по понятным причинам стало ему известно лишь нынче, да и то со слов Николо, веры которым было мало. И получалось, что по всем понятиям Марко теперь обязан жизнью не только своим родителям, но и Майрано, тогда как на самом деле одною лишь Божьей милостью тот не сделался причиной его гибели. Это было очень в духе Николо — всегда и все вывернуть себе на пользу.
Вообще, чрезвычайно забавно, что в глазах окружающих Николо и Марко были что твои Ахилл и Патрокл, ибо невозможно вообразить себе более разных людей с непересекающимися интересами: Николо из родни крупнейшего венецианского арматора
[24]
Романо Майрано, сын владельца салины,
[25]
отпетый шалопай, здоровенный забияка, наглый темноволосый красавец, тупой, как турнирное копье, но обаятельный, как цирюльник, с трудом разбирающий буквы, но ловко считающий деньги, и Марко — приемный сын небогатого книжника и лекаря Чеко, рыжеватый худощавый блондин, тихий и замкнутый малый, спокойно сносящий насмешки по поводу своего пристрастия к книгам, говорящий чуть ли не на всех языках Средиземноморья. Единственным, что объединяло юношей, было то, что оба отправились в круасаду не по жребию, а волонтерами. Что же до мотивов, то и они разнились бесконечно — Николо в войне искал выхода своей кипучей разрушительной энергии, страсти к рисковым играм и авантюрам, но более всего женобесию, поскольку был одержим поистине сатировой похотью, а Марко исполнял последнюю волю отца, который на смертном одре только и говорил о том, что судьба сына ждет его в Святой Земле. Правда, после разноса Ядеры,
[26]
а особенно — после разграбления Керкиры
[27]
Марко понял, что попасть в Святую Землю ему не суждено, и, как ни претило примерному христианину участие в неправедном деле, выхода у него не было — за измену присяге полагалась петля. Тут оставалось лишь выжидать и постараться не замарать себя. И, слава Создателю, за полгода похода Марко удалось не пролить ни капли христианской крови — ни чужой, ни своей. Во время баталий он исполнял роль вестового, поскольку, по общему мнению, другого толку в бою от него не было.
Дело в том, что соратники Марко держали его за малахольного и слегка юродивого, и на то у них были причины, помимо его отстраненности и любви к чтению. В отличие от всех, он носил за кушаком странный кривой меч, доставшийся ему в наследство от отца, что само по себе было смешно, на стоянках часто куда-то пропадал, а однажды Николо с товарищами случайно застал его на пустынном берегу, выделывающим с этим инструментом такие несуразные движения, что всем сделалось ясно, что фехтовать парень не умеет совершенно и, стыдясь этого, тщетно пытается научиться самостоятельно. Вот тогда-то Николо и решил взять Марко под свою защиту. Сурово пресекая издевательства команды — эту прерогативу он оставил за собой, — Николо принялся обучать Марко тонкостям владения мечом. Успеха в этом предприятии он не добился, ибо ученик ему достался безнадежный, но продолжал таскать того повсюду с собой, точно красавица, что появляется на людях, оттеняя свою прелесть уродством спутницы. Марко покорно сносил это покровительство, хотя при каждом удобном случае норовил улизнуть в укромный уголок с книгой — у него время от времени случалась такая возможность благодаря комиту, который пускал его в свою каюту и даже снабжал собственными манускриптами. Разговоры, вернее, монологи Николо, крутившиеся вокруг одной излюбленной темы, Марко научился пропускать мимо ушей, но вот походы «по ласку», в которые тот неизменно тянул «постника и святошу», и последующие похабные рассказы о них на борту, превратились для Барабассо в нескончаемую муку.
И вот теперь придется к тому же многократно слушать про собственное спасение!
Марко осторожно потрогал затылок и тихонько застонал. Не столько от физической боли, впрочем, сколько от душевной.
Тем временем солнце вошло в зенит, и даже под навесом стало жарко. Цепляясь за бочку, Марко встал на ноги и подставил лицо свежему бризу. Спокойное, нестерпимо блестящее море было от края до края усеяно судами крестоносной армады. Приплясывали на мелкой зыби похожие на скорлупки грецких орехов крутобокие навы, выполаскивая в небесной синьке пестрые рыцарские флажки. Неуклюжие, тучные остиарии с лошадьми и провиантом в объемистых чревах, напрягая изо всех сил паруса, натужно врезались в волны, точно самоходные плуги. В полумиле же справа по борту алой стокрылой стрекозой хищно и величаво скользила по-над водой огромная галера дожа, а за нею вслед мчался прицепившийся к мачте крылатый лев Сан-Марко с лапой на книге.
— Видишь, ньоко,
[28]
— неслышно подошедший Николо хлопнул Барабассо по плечу, отчего тот дернул головой и скривился от боли, — книжка-то у него закрыта.
{21} Не время сейчас читать. Пока молодой, надо покрывать себя славой… ну, и баб, само собой. Глядишь, тогда и про нас напишут. Хотя в этих твоих книжках одно сплошное вранье.
— Может быть… Но что бы ни написали тут, там, — Марко воздел к небу указательный палец, — все будет записано точно. И ответ нам придется держать по той книге.
— Помрем — увидим! — заржал Майрано и удалился, донельзя довольный своей шуткой.
— Антракт! У меня во рту пересохло.
— У меня тоже — слушаю тебя, как дура, с открытым ртом. Нет-нет, не вставай, я принесу чего-нибудь!
— В холодильнике, кажется, есть початая бутылка белого мозельского. Не задерживайся — я буду скучать!
— … Вот, я уже тут.
— Что был за шум?
— Споткнулась о твоего черного пса, который занял стратегический пост в самом темном месте коридора. Счастье, что он такой большой и мягкий, а то тебе бы пришлось снова меня лечить. Но мне не терпится узнать, что там было дальше с этим твоим Марко. Только прежде, чем ты продолжишь свой увлекательный рассказ, проясни мне, пожалуйста, некоторые моменты!
— С удовольствием!
— Во-первых, к стыду своему, я плохо знаю историю. Какой это крестовый поход? Их же было чуть ли не десяток.
— Четвертый и самый загадочный из всех. Взятие Константинополя франками и венецианцами.
— А, я вспомнила! У нас это было в курсе по Средним векам. Венецианцы поймали на крючок крестоносцев и использовали их в своей игре с Византией. Там ведь все плохо кончилось, да?
— Для всех, кроме Венеции. Для нее-то это стало началом многовекового расцвета.
