— Ясно. Тогда второе — я не поняла несколько слов. Про большинство я догадалась по контексту, но что это за «щегла» такая?
— Мм… Это от древнескандинавского слова sigla, то есть мачта. Видишь ли, я же не знаю, как говорили венецианцы в начале тринадцатого века, да и никто не знает, потому что писали-то они тогда только по-латински. Вот я и решил: пускай говорят на современном языке, изредка вставляя всякие архаичные словечки. Я понимаю, что стилизатор из меня никудышный…
— Нет-нет, у тебя очень живо получается! Во всяком случае, мне нравится. И держу пари, что ты поэт!
— Это всё в прошлом.
— Так не бывает. Если поэт, то это на всю жизнь.
— Та моя жизнь давно кончилась.
— Ладно, оставим эту тему, хотя я с тобой и не согласна. Объясни мне, что мешает Марко послать этого Николо к черту? Он боится остаться в одиночестве? Ведь нет?
— Конечно. Одиночество — его любимое состояние с тех пор, как умер отец. Хорошо ли ты себе представляешь плавание на боевой галере в те времена?
— Боюсь, что очень приблизительно.
— Вообрази себе длинную узкую ладью, метров сорок длиной и пять-шесть шириной. Вдоль бортов банки для гребцов, ворочающих тяжеленные весла, по три человека на каждое. На Средиземноморье их называли пренебрежительно chiurma, или zurma в венецианском варианте. Я думаю, что это слово заимствовано у арабов, у которых sh'warma означает тонкие ломти мяса, жарящиеся на вертеле.
— Звучит цинично.
— Что поделать, в те времена гребцами были рабы, а их не считали за людей. Так вот, между банками остается неширокий проход — метра полтора от силы. В трюме припасы и оружие, так что для команды места остается совсем чуть-чуть — небольшой кубрик на корме. При этом отдельная каюта есть только у комита…
— Это капитан, да?
— Именно. Позже так стали называть начальника гребцов. Кстати, французское comte — граф, тоже происходит от этого слова. Короче говоря, жизненное пространство крайне ограничено, и по нему целыми днями болтается два десятка изнывающих от скуки молодцов, поскольку делом заняты только моряки, а viri navi pugnantes
[29]
возможность размяться выдается редко. Это я говорю затем, чтобы ты поняла, что способов уединиться там ни у кого не было. Кроме Марко с его книгами.
— Но на суше-то он мог отделаться от Николо?
— Мог, но не хотел. Причина в том, что Марко составил для него гороскоп — да, он был весьма сведущ в астрологии, — согласно которому выходило, что Николо не вернется из похода, погибнув от руки единоверца, а еще, что он попадет в историю. Первую часть предсказания Марко утаил, к чему зря расстраивать молодого человека, не обремененного ни семьей, ни какими-либо обязательствами? А то, что про него напишут в книге, конечно, сказал. По картам же он прочел, что погибнуть Николо суждено из-за блудницы. Вот Марко, без особой, впрочем, надежды перебороть фатум, и пытается по мере сил охранять своего распутного дружка и затем (и только затем!) сопровождает его во всех загулах, считая это своим христианским долгом. Николо к гаданию отнесся внешне скептически, однако, как видно, мысль о том, чтобы стать книжным персонажем, крепко засела у него в голове.
— Как трогательно! А что говорит Марко его собственный гороскоп?
— А собственный гороскоп Марко составить никак не может, потому что не ведает ни часа, ни дня, ни даже года своего рождения. Тут надо сказать, что у него к сарацинам имеется личный счет. В году от Рождества Христова тысяча сто девяносто первом на захваченном венецианцами недалеко от Акры египетском судне врач-путешественник Антонио Чеко… Почему ты смеешься?
— Нет, ничего… Продолжай, пожалуйста!
— …заметил среди смуглых и черноголовых невольников мальчонку лет шести-семи, с золотыми волосами и фиалковыми глазами. И хотя ребенок был обрезан и говорил только по-арабски, Антонио ни на миг не усомнился в его христианском происхождении, поэтому усыновил и окрестил, дав имя Марко. А как еще назвать венецианцу найденыша, если не в честь святого патрона Республики? Данное же им впоследствии сыну прозвище Barabasso — златоцвет, или огонь-трава, по-нашему — он объяснял тем, что тот был худой, долговязый и желтоголовый, как это целебное растение, распространенное повсеместно в странах Середины Земли, по которым лекарь Чеко бродил в поисках медицинских знаний, поскольку ими мусульмане в ту пору были несказанно богаче европейцев. К этим сокровищам он стал приобщать сызмальства и Марко, оказавшегося на редкость смышленым парнишкой. Приблизительно к восемнадцати годам Барабассо вызубрил труды Гиппократа, Диоскорида, Галена и Павла Эгинского, которых читал по-гречески, изучил все работы Альбукасиса, Гебера, Альхазена, Разеса и Авиценны — по-арабски и на латыни. Сверх того, он основательно проштудировал по-арабски все доступные рукописи древних индийских врачей Чараки и Сурушты и досконально знал анатомию Бхатта…
— О боже мой! Из всех этих имен я слышала только два или три!
— Представь себе, что европейские врачи тогда знали немногим больше тебя. И только благодаря Востоку мудрость древних пришла на Запад. Венецианцы в силу своих занятий находились как раз на границе между Востоком и Западом, и поэтому достижения восточной цивилизации были для них доступнее, а сами они оказались восприимчивее прочих европейцев. Но я отвлекся. На чем я остановился?
— На том, что Марко к восемнадцати стал ходячей библиотекой. Бедный мальчик!
— Ну, в остальном-то он был вполне нормальным юношей… Когда отец почувствовал, что стареет, и осел в родном городе, он решил, что Марко должен получить лицензию врача, и послал его в знаменитую медицинскую школу в Салерно. Но проучиться там Марко удалось лишь полгода, потому что Антонио серьезно заболел. Пока его письмо дошло до сына, пока тот добрался до Венеции… В общем, Марко застал отца при последнем вздохе, в невнятном полубреду, из которого сумел понять только то, что он должен зачем-то отправляться в Святую Землю. Марко перерыл все бумаги Антонио, в надежде найти хоть малейший намек на смысл его наказа, но тщетно — и это было тем более странно, что отец всегда аккуратно записывал все сколько-нибудь важные мысли и события.
— А почему Марко решил, что это не просто навязчивый бред умирающего?
— Решил — и все. Этого было вполне достаточно, чтобы отправиться в поход. Бедный Марко не предполагал, что его соотечественники направят корабли совсем в другую сторону. И вот долгие месяцы он мучается неизвестностью и невозможностью выполнить волю отца и подолгу украдкой разглядывает загадочный медальон…
— Что за медальон?
— А я не сказал? Как же так? В любой мало-мальски занимательной истории непременно должен фигурировать загадочный медальон. В нашем случае это небольшая прямоугольная бляха темного серебра с четырьмя квадратными камешками разных цветов и двумя выдавленными значками посреди, похожими на древнегреческие «дзету» и «каппу». А на обратной стороне значков было пять: первый — вроде перевернутой буквы «Е», третий слева — такой же, как второй на лицевой, то есть, как бы «каппа», четвертый напоминал перевернутую «ро», а второй и пятый — одинаковые и вовсе ни на что не похожие.
