Теперь же плакала просто оттого, что могла.
Мысли плавали в голове, как неясные закорючки в глазу, такие медленные, что кажется, вот-вот поймаешь, а они — порск! — и отпрыгнут куда-то на периферию сознания, ищи их.
Меня втянули в шахматную игру, как Алису в Зазеркалье — пешкой, — которой все, кому не лень, читают лекции и нотации, делают намеки и задают наводящие вопросы, вместо того чтобы коротко и ясно объяснить правила, — пешкой, с которой почему-то обращаются, как с королевой. А я столько лет была картой, какой-нибудь червонной дамой, из крапленой колоды, и не умела ходить, а умела только ложиться — лицом вниз или вверх — и уже не верила в существование благородных игр и игроков. А тут поверила. И испугалась: как скажу ему?
Поняла, что ничего не надумаю, силком подняла себя с кровати, привела лицо в порядок, поплелась разыскивать.
Он нашелся на кухне в переднике, перепачканный мукой, ни дать ни взять белый и рыжий клоуны в одном лице. Подошла и вжалась в его спину. Он повернул голову и клюнул напудренным носом в висок. Сказал озабоченно, не отрываясь от лепки: «Вот, решил сделать для тебя китайские пельмени. Меня Шоно научил».
Шоно! При каждом упоминании его имени падало сердце. Этот взгляд… Знавала одного человека с таким взглядом — контрразведчика, служившего сперва в Белой армии, а потом и в Красной, — ему было все равно. Под таким взглядом ощущаешь себя ресторанным аквариумом. Но только Мартин имел право видеть меня насквозь!
Помнится, тогда заявила, что, мягко говоря, не в восторге от Шоно, а Мартин укоризненно ответил: «Это потому, что ты его совсем не знаешь! Я тебе расскажу историю Шоно, и ты поймешь, как глубоко заблуждаешься на его счет». Попыталась робко возражать, но он был полон решимости изложить жизнеописание любимого учителя. Рассказ оказался весьма занимателен и заставил меня изменить взгляд на Шоно, хотя и не так, как рассчитывал Мартин, — к интуитивной антипатии прибавились уважение и вполне осознанный страх. Разумеется, нынче не смогу воспроизвести все до мельчайших подробностей, однако основные детали намертво засели в памяти. Память — единственное, что не подводило меня никогда.
Вольф Шёнэ был по национальности бурятом и, вероятно, единственным в мире тулку
[37]
с дипломом доктора философии.
Осенью 1878 года немец-меннонит Вильгельм Роу, перебравшийся незадолго до этого вместе с семейством из Алтайского края в Забайкалье в поисках хорошего места для новой колонии, подобрал в лесу замерзающего мальчика лет семи-восьми. Тот был неимоверно истощен, оборван, а едва отросшие волосы на голове указывали на то, что он, скорее всего, сбежал из буддийского монастыря. Мальчик, русский язык которого был еще слабее, чем у спасителя, смог объяснить лишь, что его зовут Шоно. По-бурятски это означает «волк», а в монастыре ему было очень плохо. Роу без долгих размышлений принял мальчонку в семью. Так немецкий язык стал для Шоно родным, а имя его было само собой онемечено. А поскольку он поначалу ужасно смешно путался в грамматике, за ним закрепилось забавное прозвище Shöne-Wolf (Красивая-Волк).
Однако через пару месяцев мальчишка уже лопотал по-немецки ничуть не хуже своих новообретенных братьев и сестер и смог внятно рассказать свою историю. Впрочем, рассказывать было особенно нечего. Мать Шоно, потеряв кормильца, отдала своего младшего сына послушником в удаленный дацан в верховьях Витима. С наставником мальчику не повезло — тот был груб и нетерпелив, часто пускал в ход палку и загружал воспитанника непосильной работой. После очередного особенно тяжкого наказания за незначительную провинность Шоно убежал в чем был, с одной лепешкой в суме. Без малого две недели он блуждал по лесу, питаясь его последними скудными дарами, пока не вышел на стук топора Вильгельма.
Будучи народным учителем, глава семейства много времени уделял образованию детей. Но всех научных знаний, которые он мог передать приемному сыну, хватило на полгода — Шоно впитывал их, как пересохшая земля первый дождь. Вильгельм быстро понял, что имеет дело с вундеркиндом, и, заручившись поддержкой общины, послал мальчика в Иркутск в гимназию. В неторопливом уме его созрела грандиозная идея — выучить для колонии собственного врача.
В 1889 году Вольф Роу умудрился досрочно окончить классическую гимназию cum laude
[38]
и был отправлен общиной в медицинскую школу Йенского университета. Юноша учился прилежно, но карьера земского эскулапа его не прельщала, а душа лежала к занятиям совсем иного рода — все свое свободное время он уделял изучению языков и чтению философских трудов. В течение четырех лет чувство долга в нем боролось с увлеченностью и в конце концов капитулировало. Но община без врача не осталась. В конце 1893 года в далекую загадочную Сибирь приехал новоиспеченный доктор медицины, весьма романтически настроенный однокашник Вольфа. С собой он привез два письма от отступника, одно было рекомендательным, а второе — покаянным. Праведный гнев Вильгельма был страшен, но бушевал отец недолго, ибо сердце имел мягкое, а письмо было очень правильно составлено. В результате Вольф получил испрошенное благословение и мог со спокойной совестью предаться своей всепоглощающей страсти. Более того, Вильгельм, проникнувшись величием нарисованных сыном перспектив, даже продолжил субсидировать его дальнейшие штудии!
А перспективы и впрямь впечатляли. На исходе 1897 года Вольф, помимо бурятского, немецкого, русского, французского, латинского и греческого, владел еще английским, монгольским, китайским, древнееврейским и санскритом. Он перебирался из университета в университет, учился у Шрадера и Дельбрюка, Дейссена, Остхоффа, Брюгманна, а пуще всех философов почитал Шопенгауэра. Получив же докторскую мантию, честолюбивый молодой человек решил, что готов к осуществлению своей заветной мечты. Вольф собирался открыть для европейцев жемчужину Востока — Тибет.
В начале 1898 года он ушел из Монголии в Лхасу с караваном паломников. В Берлинском университете с нетерпением ждали его триумфального возвращения. Ждали год, другой, но так и не дождались.
Тибет не отпустил доктора философии Вольфа Роу.
lomio_de_ama:
Ты начисто лишил меня возможности сосредоточиться на работе. Несколько лет назад, в славном городе Бонне, в возрасте 90 с чем-то, умер завкафедрой института востоковедения Вальтер Хайзиг (он же В. Хайзиг-Розен) — специалист по монгольской религии, оккультизму и философии, человек неопределённой национальности, то ли русский, то ли немец, то ли монгол. По крайней мере, все эти языки были для него родными. Вальтер Хайзиг впервые посетил Монголию и Тибет в конце 30-х годов в качестве офицера немецкой армии, где он искал что-то и к этому «чему-то» чертил карты. Его пытались (безуспешно) завербовать американцы, которым он и сдался как военнопленный в 1944-м где-то в том же регионе. После этого Хайзиг почему-то сел в американскую тюрьму, где и просидел до 1950-го. Затем вернулся в Германию и натворил такого, что у всех востоковедов Принстона до сих пор слюни текут. Когда Хайзигу было 80, Принстон за безумные деньги купил право на приобретение его коллекции (а главное — тех самых карт!), которая до его смерти должна была храниться у Хайзига дома. Ну а Хайзиг взял да и прожил ещё 11 лет. И, наконец, коллекция в Принстоне, но карт почему-то нет, и никто не имеет понятия, где они. Но это все покрыто мраком тайны и аллергенной бумажной пылью. В результате ящики были упрятаны в книгохранилище так глубоко, что только два человека на нынешний момент знают, где они находятся, — моя жена и я. Помнишь, я говорил, что Анна подрабатывает в библиотеке? Так вот, ей поручили разбирать эти архивы, присвоив ради такого случая звание старшего библиотечного работника.
