ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Ночь на 14 апреля 1204 года
Константинополь
— Иисус Созданный умер за вас и как Сын Отца к жизни восстал! — перевел непонятное Дэвадан и торжествующе воззрился слепыми очами на Марко.
Юноша сообразил, что от него ждут какой-то реакции, и неуверенно кашлянул.
— Она его дождалась? — осипшим от долгого молчания голосом спросил он.
Тара улыбнулась, а Дэвадан пожал плечами:
— Дождалась или нет — не знаю. Знаю только то, что родила от него сына — твоего пращура, и сохранила реликвии. Остальное неважно. Но я ждал от тебя другого вопроса. Забыл, что у вас, молодых, лишь одно на уме.
— Вопросов у меня много, даже слишком. Не знаю, какой задать первым.
— Неважно. Я постараюсь ответить на все.
— Боюсь, для этого у нас маловато времени, отец, — заметила Тара. — Снаружи становится слишком шумно.
— Я слышу, но Марко должен получить от меня ответы здесь и сейчас, поскольку другой возможности у него может не быть.
— Отец!
— Что поделаешь, доченька? Не в мои лета бегать по крышам и подземным ходам. И оставим это! Поди пока собери все нужное в дорогу — она, полагаю, будет дальней! — Когда Тара вышла, кусая губы, вздохнул и спросил: — Марко, ты готов?
— Да. Если честно, я вообще мало что понял. То есть кое о чем догадываюсь, но смутно. Что это было за волшебство, и почему Магдалина лишилась чувств во время него, и отчего так вдруг изменился Иисус, и куда ходил Иосиф Аримафейский, и какова была во всем этом роль Иуды?
— Ба-ба-ба, сколько сразу! Полегче, полегче! — Старец рассыпчато засмеялся. — Предполагаю, что ты не то чтобы не понимаешь, а просто страшишься понять. Ведь то, что ты услыхал, не вполне вяжется с тем, что ты читал в своих Евангелиях, верно?
В ответ Марко промычал что-то невразумительное, но Дэвадану и не требовалось ответа.
— А между тем, — продолжал он, — Евангелия написаны людьми, которые получили благую весть через третьи руки, оттого каждый из них заполнял пробелы, насколько хватало воображения, и домысливал неясное в меру своих умственных способностей, а главное — в соответствии со своими представлениями об истинной сути христианства. Как ты, несомненно, помнишь, во всех их писаниях упоминается разбойник Варавва,
{58} помиловать которого вместо Иисуса евреи якобы просили Пилата, и он, «желая сделать угодное народу, отпустил Варавву». На самом деле, не в обычае Пилата было угождать ненавидимому им народу, а уж отпускать приговоренных к казни разбойников — тем паче. Однако зерно истины в этой сказке есть. Чтобы изыскать его, нужно ответить на вопрос, которого я от тебя ждал и который ты, побоявшись произнести прямо, задал косвенным образом: кто был сей Ноца́р — созданный, о коем рек твой предок?
— Я догадываюсь, — глухо сказал Марко, — но не в силах не только исторгнуть из уст своих столь ужасное богохульство, но даже помыслить о том.
— Ну так я исторгну из своих, тем более что никакого богохульства в том не усматриваю: твой предок — истинный Мессия — во исполнение собственного предназначения свершил некое таинство. Именем Бога — тем самым, запретным, — он создал — яца́р по-еврейски — своего двойника, живое могущественное существо, наделенное волшебными свойствами.
— Но кто может быть могущественнее его, если он — истинный Мессия?
— Так ты не понял главного, сын мой. Мессия — не царь и не герой, и не в могуществе заключена его важность для мира. Он, как бы это получше сказать… он — зерцало Бога. В том смысле, что в нем заключено отражение Создателя. Это своего рода мерило для человеков. Глядя в него, люди видят, выражаясь геометрически, постижимую их разумом проекцию Бога, по образу и подобию которого созданы, и осознают свое несоответствие. От этого осознания в них неизбежно возникает чувство стыда, избавляться от коего можно по-разному — либо пытаться сделаться лучше, либо кричать, что зерцало — кривое…
— Либо уничтожить.
— Да. Либо не глядеть в него вовсе. И это самое худшее.
— И задача Мессии состоит в том, чтобы заставить их глядеть?
— Верно! И задача эта под силу только ему. Сделать в памяти человечества такую зарубку, которую оно не сможет игнорировать. А что для сего потребно?
— Усиление?
— Истинно так, мальчик мой! Помнишь, я говорил о Шхине?
— О потерянном божественном свете, погрязшем в дольнем мире?
— О нем самом. Переиначивая сказанное у Иоанна, назову это солнцем, облеченным в женщину. Женщину, которая предназначена Мессии. Только он может освободить заключенный в ней свет. И лишь она способна его на это вдохновить.
— А как он это делает? Высвобождает свет?
— Золотым ключом. Дело в том, что Имя Бога — это не заклинание, как думают все, а музыка.
— Музыка?
— Ну да. Тот самый язык звуков, который понятен всем народам одинаково. Тот самый, что возник прежде слов. Так сказать, до Вавилонского смешения языков. Тебе знакомо учение Пифагора?
— Отчасти. Он утверждал, что все в этом мире звучит и что всему в мире есть численное выражение.
— Вот тебе и второй язык, не требующий перевода! Математика! Звук и число имеют лишь одно возможное значение и не утратят его при переложении на другой язык! Музыка, записанная в числах, может быть прочитана кем угодно! Таково было открытие рабби Соломона, мир праху его. Он утверждал, что всякий предмет в этом мире может быть исчерпывающе описан двадцатью двумя числами, и даже как-то связывал это с количеством букв в еврейском алфавите, в нем ведь каждая буква имеет числовое значение. Связано это на самом деле или нет, я не знаю, зато знаю, что в нашей музыке октава разделена на двадцать две основные ступени. Как бы то ни было, только с моей помощью совместив знания Запада и Востока о музыке, он сумел разгадать древнюю тайнопись попавшего к нему в руки папируса. Однако переложить полученную мелодию на ноты известными нам способами не получилось. Для этой музыки возможна лишь одна-единственная запись.
— Вы пробовали систему Гвидо д'Ареццо? Она лучше всех.
— Увы, и ее недостаточно. Потом ты сам в этом убедишься. Так или иначе, знание этой музыки имеет смысл лишь для Мессии.
— Почему?
— Во-первых, потому, что только он может задать верный лад и ритм. А во-вторых, подобно струне, начинающей колебаться в ответ на колебания соседних с ней, он начинает откликаться отзвуком под действием поющих рядом с ним голосов. Два голоса этих должны исполняться безукоризненно, более того — они должны быть удалены на определенные расстояния — для этой цели и сделан разносторонний платок, который четыре участника ритуала растягивают между собой. Когда же исполнение вспомогательных голосов достигает некоей точки, Мессия издает звук, который Соломон и назвал Гласом Божьим, или Золотым ключом, — восьмую ноту, которая лежит за пределами нашего понимания. Слышать ее нельзя никому, кроме Шхины, ну и Мессии, само собой.
