— Ah! — успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал
государь, ударяя по плечу Мишо. — Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня
успокоиваете, полковник. ]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
— Eh bien, retournez a l`armee, [Ну, так возвращайтесь к
армии. ] — сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным
жестом обращаясь к Мишо, — et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets
partout ou vous passerez, que quand je n`aurais plus aucun soldat, je me
mettrai moi-meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et
j`userai ainsi jusqu`a la derniere ressource de mon empire. Il m`en offre
encore plus que mes ennemis ne pensent, — говорил государь, все более и более
воодушевляясь. — Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine
providence, — сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством
глаза к небу, — que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes
ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je
me laisserai croitre la barbe jusqu`ici (государь показал рукой на половину
груди), et j`irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans
plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais
apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим
подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного
солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу
таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают
мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы
династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив
все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду
есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор
моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав
эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть
от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета.
Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным
жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя
раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
— Colonel Michaud, n`oubliez pas ce que je vous dis ici;
peut-etre qu`un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, —
сказал государь, дотрогиваясь до груди. — Nous ne pouvons plus regner ensemble.
J`ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не
забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда-нибудь вспомним об этом
с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал
его теперь, и он меня больше не обманет…] — И государь, нахмурившись, замолчал.
Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо —
quoique etranger, mais Russe de c?ur et d`ame — почувствовал себя в эту
торжественную минуту — entousiasme par tout ce qu`il venait d`entendre [хотя
иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал]
(как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои
чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
— Sire! — сказал он. — Votre Majeste signe dans ce moment la
gloire de la nation et le salut de l`Europe! [Государь! Ваше величество
подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
Глава 4
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители
Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на
защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все
русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою,
спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того
времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к
отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не
было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий
исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих
интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те
личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что
из-за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая
часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а
руководились только личными интересами настоящего. И эти-то люди были самыми
полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с
самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые
бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для
пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие
русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до
раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства,
толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток
или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых
за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего
запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная
деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии,
никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается
бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем
незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и
губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах
оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии,
которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя
на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети
жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке-маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а
случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и
продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных
умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него
спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему
думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что
комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при
теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
