Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о
войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили
о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой
предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на
другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о
несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком
близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай
заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной
наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все
только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и
необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и
смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее
присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он
приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть
дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская
его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело
стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий
взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай
заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и
добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не
считал приличным бывать у них; но губернаторша все-таки продолжала свое дело
сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и
обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого
объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед
обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь
никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том,
хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после
короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему
разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и
предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла
куда-то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы
то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он
знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь
теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает
ничего дурного, но делает что-то очень, очень важное, такое важное, чего он еще
никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его
наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою
прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так,
как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так,
как он долго и когда-то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти
всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем
воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за
самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д.,
и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он
думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего
представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все
выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Глава 7
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях
убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены
в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране
брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать
князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении
Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные
чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как-то совестно
и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не
знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять
станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо
приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было
назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай
поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной
степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда
молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
— Ты видел княжну? — сказала она, головой указывая на даму в
черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю
ее, который виднелся из-под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха
и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в
свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо,
которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней,
духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное
выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем
в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не
спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь,
в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой
соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет
загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
— Я одно хотел вам сказать, княжна, — сказал Ростов, — это
то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой
командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь
выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
— И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах
сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая,
— говорил Николай. — Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
— О, это было бы так ужа… — начала она и, не договорив от
волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову
и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
