Люди этой партии говорили и думали, что все дурное
происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии;
что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость
отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно
царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения
есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя
парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной
безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше
самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе,
Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой
партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и
Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением
рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для
государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить
войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты
отечества — то самое (насколько оно произведено было личным присутствием
государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества
России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления
армии.
Глава 10
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за
обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для
того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в
квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о
новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, — известие,
впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо,
объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный
лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef-d`oeuvr`ом
тактики, долженствующим погубить Наполеона, — что лагерь этот есть бессмыслица
и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена,
занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни
государя не было там, но Чернышев, флигель-адъютант государя, принял
Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с
маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского
лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой
комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на
который навалены были какие-то ковры, и в одном углу стояла складная кровать
адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или
делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо
в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса
разговаривающих по-немецки и изредка по-французски. Там, в бывшей гостиной,
были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил
неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях
он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для
уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были
приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал-адъютант Вольцоген,
Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо,
Толь, вовсе не военный человек — граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как
слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь
Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него
приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно
сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался
князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и
Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков-генералов, которых
князю Андрею удалось видеть в 1805-м году; но он был типичнее всех их. Такого немца-теоретика,
соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь
Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого,
здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было
очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков,
очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками.
Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего
боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая
шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по-немецки, где государь. Ему, видно,
как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и
сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал
головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что
государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей
теории. Он что-то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал
про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s`wird was
gescheites d`raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.)] Князь Андрей не
расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем,
заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война.
Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и
проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein».
[«То-то, должно быть, правильно-тактическая была война.» (нем.)] — И,
засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
