Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от
пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что
случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом
— холодном, почти враждебном взгляде — чувствовалась страшная для живого
человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь
все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому,
чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что-то другое,
такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
— Да, вот как странно судьба свела нас! — сказал он,
прерывая молчание и указывая на Наташу. — Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он,
чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил
и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким
холодно-оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет,
то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно
объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно
оттого, что что-то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
— Мари проехала через Рязань, — сказала Наташа. Князь Андрей
не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так,
в первый раз сама это заметила.
— Ну что же? — сказал он.
— Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что
будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно,
делал усилия, чтобы слушать, и все-таки не мог.
— Да, сгорела, говорят, — сказал он. — Это очень жалко, — и
он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
— А ты встретилась с графом Николаем, Мари? — сказал вдруг
князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. — Он писал сюда, что ты ему
очень полюбилась, — продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать
всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. — Ежели
бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, — прибавил
он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и
нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого
другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был
теперь от всего живого.
— Что обо мне говорить! — сказала она спокойно и взглянула
на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все
молчали.
— Andre, ты хоч… — вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся
голосом, — ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна
Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости,
не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья
употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
— Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно
смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей
поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к
брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
— Ты об Николушке? — сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
— Мари, ты знаешь Еван… — но он вдруг замолчал.
— Что ты говоришь?
— Ничего. Не надо плакать здесь, — сказал он, тем же
холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о
том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он
постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! — подумал он. — А как это
просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», —
сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это
по-своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства,
которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны,
что они — не нужны. Мы не можем понимать друг друга». — И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел
читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая
знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими
после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все
значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем
он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к
Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными
глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней
головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню
и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он,
казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то,
что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на
спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но
беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого
присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Глава 16
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал,
что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности
от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не
тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и
далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей
жизни, теперь для него было близкое и — по той странной легкости бытия, которую
он испытывал, — почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное
мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
