— А то не нужно ли вам кофейник? — обратился он к эсаулу. —
Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный
очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли,
обились кремни, — ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… — он показал
на торбы, — сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько
нужно, а то и все… — И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился
и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких-нибудь
глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о
французе-барабанщике представилось ему. «Нам-то отлично, а ему каково? Куда его
дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» — подумал он. Но заметив, что он
заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, — думал он, — да скажут: сам мальчик и
мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я
спрошу? — думал Петя. — Ну, да все равно!» — и тотчас же, покраснев и испуганно
глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
— А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему
чего-нибудь поесть… может…
— Да, жалкий мальчишка, — сказал Денисов, видимо, не найдя
ничего стыдного в этом напоминании. — Позвать его сюда. Vincent Bosse его
зовут. Позвать.
— Я позову, — сказал Петя.
— Позови, позови. Жалкий мальчишка, — повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез
между офицерами и близко подошел к Денисову.
— Позвольте вас поцеловать, голубчик, — сказал он. — Ах, как
отлично! как хорошо! — И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
— Bosse! Vincent! — прокричал Петя, остановясь у двери.
— Вам кого, сударь, надо? — сказал голос из темноты. Петя
отвечал, что того мальчика-француза, которого взяли нынче.
— А! Весеннего? — сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки — в Весеннего, а
мужики и солдаты — в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне
сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
— Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! —
послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
— А мальчонок шустрый, — сказал гусар, стоявший подле Пети.
— Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи,
барабанщик подошел к двери.
— Ah, c`est vous! — сказал Петя. — Voulez-vous manger?
N`ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, — прибавил он, робко и ласково
дотрогиваясь до его руки. — Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не
бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите. ]
— Merci, monsieur, [Благодарю, господин. ] — отвечал
барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные
ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь,
стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
— Entrez, entrez, — повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» — проговорил сам с собою Петя
и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него,
считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в
кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
Глава 8
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки,
баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не
отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено
приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные
храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов
вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше
подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным
даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ
Николая-чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность
своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский
костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было
чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и
в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к
Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов
рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и
про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов
рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
— Это так, но надо знать, какие и сколько войск, — сказал
Долохов, — надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело
нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить
со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
— Я, я… я поеду с вами! — вскрикнул Петя.
— Совсем и тебе не нужно ездить, — сказал Денисов, обращаясь
к Долохову, — а уж его я ни за что не пущу.
— Вот прекрасно! — вскрикнул Петя, — отчего же мне не
ехать?..
— Да оттого, что незачем.
— Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду,
вот и все. Вы возьмете меня? — обратился он к Долохову.
— Отчего ж… — рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо
французского барабанщика.
— Давно у тебя молодчик этот? — спросил он у Денисова.
— Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг`и себе.
— Ну, а остальных ты куда деваешь? — сказал Долохов.
— Как куда? Отсылаю под г`асписки! — вдруг покраснев,
вскрикнул Денисов. — И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека.
Разве тебе тг`удно отослать тг`идцать ли, тг`иста ли человек под конвоем в
гог`од, чем маг`ать, я пг`ямо скажу, честь солдата.
— Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти
любезности прилично, — с холодной усмешкой сказал Долохов, — а тебе-то уж это
оставить пора.
— Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я
непременно поеду с вами, — робко сказал Петя.
