А между тем трудно себе представить историческое лицо,
деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той
же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с
волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель,
которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута,
как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в
1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с
пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен
совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой
роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые
простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m-me Stael, читал
романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и
солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что-нибудь
доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с
личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы
обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» — Кутузов отвечал: «Я и не
оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена.
Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова
назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что
говорил это», — хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему,
одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы,
окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф
Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат
начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый
человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие
им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные
— первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни
разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не
согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей
войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он
неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль.
Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими,
он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и
изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что
потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире
отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во
время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все
сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать
золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не
нужны, что с чем-нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не
отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его,
человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, — он один, этот
придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что
дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение
события. Действия его — все без малейшего отступления, все были направлены к одной
и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для
столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая,
насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и
время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая
приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в
Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в
Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно,
несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения
войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает,
что Бородинское сражение — победа. Он один во все время отступления настаивает
на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой
войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к
деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как
все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в
противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного
смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл
совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во
всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими
странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли
царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту
высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои
силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть
их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта
не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего
людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у
лакея свое понятие о величии.
Глава 6
5 ноября был первый день так называемого Красненского
сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов,
зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями,
когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не
будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в
нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой
недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой
лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии
взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь
тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных
чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда
отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк,
и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем
шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно
подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и
пленные.
