Кутузов, казалось, чем-то озабочен и не слышал слов
генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те
фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц
французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у
всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата —
лицо одного из них было покрыто болячками — разрывали руками кусок сырого мяса.
Что-то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на
проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув
на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще
более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом
месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза,
что-то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
— Что ты говоришь? Что? — спросил он у генерала,
продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на
французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
— А, знамена! — сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от
предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех
сторон, ожидая его слова, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул
и закрыл глаза. Кто-то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли
и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал
несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения,
поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным
взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
— Благодарю всех! — сказал он, обращаясь к солдатам и опять
к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его
медленно выговариваемые слова. — Благодарю всех за трудную и верную службу.
Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! — Он помолчал,
оглядываясь.
— Нагни, нагни ему голову-то, — сказал он солдату,
державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем
преображенцев. — Пониже, пониже, так-то вот. Ура! ребята, — быстрым движением
подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
— Ура-ра-ра! — заревели тысячи голосов. Пока кричали
солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился
кротким, как будто насмешливым, блеском.
— Вот что, братцы, — сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал
говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно
что-то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы
яснее слышать то, что он скажет теперь.
— А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать!
Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу
вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они — видите, до чего они
дошли, — сказал он, указывая на пленных. — Хуже нищих последних. Пока они были
сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так,
ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно
недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам:
лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки,
звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении
опустил голову.
— А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в
г…. — вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в
первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура,
расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками.
Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец
простодушно-стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не
только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в
соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим,
именно этим стариковским, добродушным ругательством, — это самое (чувство
лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим
криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли
главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая,
неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
Глава 7
8-го ноября последний день Красненских сражений; уже
смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный,
с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки
виднелось черно-лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч,
теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место
ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили,
что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами.
Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню
и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу
устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в
снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в
лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая
часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку,
доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в
деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие
по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни
для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с
веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была
крыша.
— Ну, ну, разом, налегни! — кричали голоса, и в темноте ночи
раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня.
Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с
солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо-радостный крик и
хохот.
— Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так-то. Куда
лезешь-то?
— Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
