Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала
рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы
Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо
понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой
себя возобновлять в воображенье.
— Да, да, так, так… — говорил Пьер, нагнувшись вперед всем
телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. — Да, да; так он
успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть
вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, —
если они были, — происходили не от него. Так он смягчился? — говорил Пьер. —
Какое счастье, что он свиделся с вами, — сказал он Наташе, вдруг обращаясь к
ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье
опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
— Да, это было счастье, — сказала она тихим грудным голосом,
— для меня наверное это было счастье. — Она помолчала. — И он… он… он говорил,
что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… — Голос Наташи оборвался.
Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой,
подняла голову и быстро начала говорить:
— Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела
спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала,
не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть
его, быть с ним, — говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать
себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то,
что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих
глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни
о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание,
которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле
Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с
Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим
для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с
задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз
она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли
Николушке войти проститься.
— Да вот и все, все… — сказала Наташа. Она быстро встала, в
то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о
дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из
комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал,
отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его
внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного
размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что
он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он
хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
— Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа;
пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
— Это в первый раз она так говорила о нем.
Глава 17
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько
минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была
спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее
лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости,
которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором.
Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках — совестно, а
молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто
притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули
стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание,
взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то
же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме
горя, есть и радости.
— Вы пьете водку, граф? — сказала княжна Марья, и эти слова
вдруг разогнали тени прошедшего.
— Расскажите же про себя, — сказала княжна Марья. — Про вас
рассказывают такие невероятные чудеса.
— Да, — с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки
отвечал Пьер. — Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне
не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со
мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня,
как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком
очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что-то сказать.
— Нам рассказывали, — перебила ее княжна Марья, — что вы в
Москве потеряли два миллиона. Правда это?
— А я стал втрое богаче, — сказал Пьер. Пьер, несмотря на
то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал
рассказывать, что он стал втрое богаче.
— Что я выиграл несомненно, — сказал он, — так это свободу…
— начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком
эгоистический предмет разговора.
— А вы строитесь?
— Да, Савельич велит.
— Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались
в Москве? — сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая
этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его
словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
— Нет, — отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то
толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. — Я узнал
это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были
примерные супруги, — сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее
любопытство о том, как он отзовется о своей жене. — Но смерть эта меня страшно
поразила. Когда два человека ссорятся — всегда оба виноваты. И своя вина
делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом
такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, — кончил он и
с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
— Да, вот вы опять холостяк и жених, — сказала княжна Марья.
