— Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и
больно, и хорошо. Очень хорошо, — сказала Наташа, — я уверена, что он точно
любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? — вдруг
покраснев, спросила она.
— Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, — сказала княжна Марья.
— Знаешь, Мари, — вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой,
которой давно не видала княжна Марья на ее лице. — Он сделался какой-то чистый,
гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? — морально из бани. Правда?
— Да, — сказала княжна Марья, — он много выиграл.
— И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну
точно из бани… папа, бывало…
— Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как
его, — сказала княжна Марья.
— Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины,
когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не
похож ничем?
— Да, и чудесный.
— Ну, прощай, — отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка,
как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.
Глава 18
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед
ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что-то трудное, вдруг пожимая
плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то
ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть
часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать!
Значит, так надо», — сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель,
счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, — надо
сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», — сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу
день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел
к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? —
невольно, хотя и про себя, спросил он. — Да, что-то такое давно, давно, еще
прежде, чем это случилось, я зачем-то собирался ехать в Петербург, — вспомнил
он. — Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все
помнит! — подумал он, глядя на старое лицо Савельича. — И какая улыбка
приятная!» — подумал он.
— Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? — спросил Пьер.
— Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе,
царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
— Ну, а дети?
— И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами
жить можно.
— Ну, а наследники мои? — сказал Пьер. — Вдруг я женюсь…
Ведь может случиться, — прибавил он с невольной улыбкой.
— И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, — подумал Пьер. — Он не знает, как
это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
— Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? —
спросил Савельич.
— Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за
хлопоты, — сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно,
однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего
надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется.
Поговорить с ним? Как он думает? — подумал Пьер. — Нет, после когда-нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны
Марьи и застал там, — можете себе представить кого? — Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего
более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
— Вы ее знаете? — спросил Пьер.
— Я видела княжну, — отвечала она. — Я слышала, что ее
сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят,
они совсем разорились.
— Нет, Ростову вы знаете?
— Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, — подумал Пьер. —
Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, — думал Пьер, — что они теперь, когда уж
наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для
меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением
прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче
владельцам.
«Вот и этот тоже, — думал Пьер, глядя в лицо
полицеймейстера, — какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается
такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А
впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают.
А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся
красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно
напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам.
Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и
лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как
будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в
справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней.
«Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел
он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению
своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье
с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая.
Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на
мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом
невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на
лице было ласковое и странно-шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала
ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
