И Наташа легкими шагами побежала в переднюю. Денисов, с
трубкой, вышедший в залу из кабинета, тут в первый раз узнал Наташу. Яркий,
блестящий, радостный свет лился потоками из ее преобразившегося лица.
— Приехал! — проговорила она ему на бегу, и Денисов
почувствовал, что он был в восторге от того, что приехал Пьер, которого он
очень мало любил. Вбежав в переднюю, Наташа увидала высокую фигуру в шубе,
разматывающую шарф.
«Он! он! Правда! Вот он! — проговорила она сама с собой и,
налетев на него, обняла, прижала к себе, головой к груди, и потом, отстранив,
взглянула на заиндевевшее, румяное и счастливое лицо Пьера. — Да, это он;
счастливый, довольный…»
И вдруг она вспомнила все те муки ожидания, которые она
перечувствовала в последние две недели: сияющая на ее лице радость скрылась;
она нахмурилась, и поток упреков и злых слов излился на Пьера.
— Да, тебе хорошо! Ты очень рад, ты веселился… А каково мне?
Хоть бы ты детей пожалел. Я кормлю, у меня молоко испортилось. Петя был при
смерти. А тебе очень весело. Да, тебе весело.
Пьер знал, что он не виноват, потому что ему нельзя было
приехать раньше; знал, что этот взрыв с ее стороны неприличен, и знал, что
через две минуты это пройдет; он знал, главное, что ему самому было весело и
радостно. Он бы хотел улыбнуться, но и не посмел подумать об этом. Он сделал
жалкое, испуганное лицо и согнулся.
— Я не мог, ей-богу! Но что Петя?
— Теперь ничего, пойдем. Как тебе не совестно! Кабы ты мог
видеть, какая я без тебя, как я мучилась…
— Ты здорова?
— Пойдем, пойдем, — говорила она, не выпуская его руки. И
они пошли в свои комнаты.
Когда Николай с женою пришли отыскивать Пьера, он был в
детской и держал на своей огромной правой ладони проснувшегося грудного сына и
тетёшкал его. На широком лице его с раскрытым беззубым ртом остановилась
веселая улыбка. Буря уже давно вылилась, и яркое, радостное солнце сияло на
лице Наташи, умиленно смотревшей на мужа и сына.
— И хорошо всё переговорили с князем Федором? — говорила
Наташа.
— Да, отлично.
— Видишь, держит (голову, разумела Наташа). Ну, как он меня
напугал!
— А княгиню видел? правда, что она влюблена в этого?..
— Да, можешь себе представить…
В это время вошли Николай с графиней Марьей. Пьер, не
спуская с рук сына, нагнувшись, поцеловался с ними и отвечал на расспросы. Но,
очевидно, несмотря на многое интересное, что нужно было переговорить, ребенок в
колпачке, с качающейся головой, поглощал все внимание Пьера.
— Как мил! — сказала графиня Марья, глядя на ребенка и играя
с ним. — Вот этого я не понимаю, Nicolas, — обратилась она к мужу, — как ты не
понимаешь прелесть этих чудо прелестей.
— Не понимаю, не могу, — сказал Николай, холодным взглядом
глядя на ребенка. — Кусок мяса. Пойдем, Пьер.
— Ведь главное, он такой нежный отец, — сказала графиня
Марья, оправдывая своего мужа, — но только, когда уже год или этак…
— Нет, Пьер отлично их нянчит, — сказала Наташа, — он
говорит, что у него рука как раз сделана по задку ребенка. Посмотрите.
— Ну, только не для этого, — вдруг, смеясь, сказал Пьер,
перехватывая ребенка и передавая его няне.
Глава 12
Как в каждой настоящей семье, в лысогорском доме жило вместе
несколько совершенно различных миров, которые, каждый удерживая свою
особенность и делая уступки один другому, сливались в одно гармоническое целое.
Каждое событие, случавшееся в доме, было одинаково — радостно или печально —
важно для всех этих миров; но каждый мир имел совершенно свои, независимые от
других, причины радоваться или печалиться какому-либо событию.
Так приезд Пьера было радостное, важное событие, и таким оно
отразилось на всех.
Слуги, вернейшие судьи господ, потому что они судят не по
разговорам и выраженным чувствам, а по действиям и образу жизни, — были рады
приезду Пьера, потому что при нем, они знали, граф перестанет ходить ежедневно
по хозяйству и будет веселее и добрее, и еще потому, что всем будут богатые
подарки к празднику.
Дети и гувернантки радовались приезду Безухова, потому что
никто так не вовлекал их в общую жизнь, как Пьер. Он один умел на клавикордах
играть тот экосез (единственная его пьеса), под который можно танцевать, как он
говорил, всевозможные танцы, и он привез, наверное, всем подарки.
Николенька, который был теперь пятнадцатилетний худой, с
вьющимися русыми волосами и прекрасными глазами, болезненный, умный мальчик,
радовался потому, что дядя Пьер, как он называл его, был предметом его
восхищения и страстной любви. Никто не внушал Николеньке особенной любви к
Пьеру, и он только изредка видал его. Воспитательница его, графиня Марья, все
силы употребляла, чтобы заставить Николеньку любить ее мужа так же, как она его
любила, и Николенька любил дядю; но любил с чуть заметным оттенком презрения.
Пьера же он обожал. Он не хотел быть ни гусаром, ни георгиевским кавалером, как
дядя Николай, он хотел быть ученым, умным и добрым, как Пьер. В присутствии
Пьера на его лице было всегда радостное сияние, и он краснел и задыхался, когда
Пьер обращался к нему. Он не проранивал ни одного слова из того, что говорил
Пьер, и потом с Десалем и сам с собою вспоминал и соображал значение каждого
слова Пьера. Прошедшая жизнь Пьера, его несчастия до 12-го года (о которых он
из слышанных слов составил себе смутное поэтическое представление), его
приключения в Москве, плен, Платон Каратаев (о котором он слыхал от Пьера), его
любовь к Наташе (которую тоже особенною любовью любил мальчик) и, главное, его
дружба к отцу, которого не помнил Николенька, — все это делало для него из
Пьера героя и святыню.
Из прорывавшихся речей об его отце и Наташе, из того
волнения, с которым говорил Пьер о покойном, из той осторожной, благоговейной
нежности, с которой Наташа говорила о нем же, мальчик, только что начинавший
догадываться о любви, составил себе понятие о том, что отец его любил Наташу и
завещал ее, умирая, своему другу. Отец же этот, которого не помнил мальчик,
представлялся ему божеством, которого нельзя было себе вообразить и о котором
он иначе не думал, как с замиранием сердца и слезами грусти и восторга. И
мальчик был счастлив вследствие приезда Пьера.
Гости были рады Пьеру, как человеку, всегда оживлявшему и
сплочавшему всякое общество.
Взрослые домашние, не говоря о жене, были рады другу, при
котором жилось легче и спокойнее.
