Или 3) признать, что воля масс переносится на правителей
условно, но под условиями неизвестными, неопределенными, и что возникновение
многих властей, борьба их и падение происходят только от большего или меньшего
исполнения правителями тех неизвестных условий, на которых переносятся воли
масс с одних лиц на другие.
Так трояко и объясняют историки отношения масс к правителям.
Одни историки, не понимая, в простоте душевной, вопроса о
значении власти, те самые частные и биографические историки, о которых было
говорено выше, признают как будто то, что совокупность воль масс переносится на
исторические лица безусловно, и потому, описывая какую-нибудь одну власть, эти
историки предполагают, что эта самая власть есть одна абсолютная и настоящая, а
что всякая другая сила, противодействующая этой настоящей власти, есть не
власть, а нарушение власти — насилие.
Теория их, годная для первобытных и мирных периодов истории,
в приложении к сложным и бурным периодам жизни народов, во время которых возникают
одновременно и борются между собой различные власти, имеет то неудобство, что
историк-легитимист будет доказывать, что Конвент, Директория и Бонапарт были
только нарушения власти, а республиканец и бонапартист будут доказывать: один,
что Конвент, а другой, что Империя была настоящей властью, а что все остальное
было нарушение власти. Очевидно, что таким образом, взаимно опровергая друг
друга, объяснения власти этих историков могут годиться только для детей в самом
нежном возрасте.
Признавая ложность этого взгляда на историю, другой род
историков говорит, что власть основана на условной передаче правителям
совокупности воль масс и что исторические лица имеют власть только под
условиями исполнения той программы, которую молчаливым согласием предписала им
воля народа. Но в чем состоят эти условия, историки эти не говорят нам, или
если и говорят, то постоянно противоречат один другому.
Каждому историку, смотря по его взгляду на то, что
составляет цель движения народа, представляются эти условия в величии,
богатстве, свободе, просвещении граждан Франции или другого государства. Но не
говоря уже о противоречии историков о том, какие эти условия, допустив даже,
что существует одна общая всем программа этих условий, мы найдем, что
исторические факты почти всегда противоречат этой теории. Если условия, под
которыми передается власть, состоят в богатстве, свободе, просвещении народа,
то почему Людовики XIV-e и Иоанны IV-e спокойно доживают свои царствования, а
Людовики XVI-e и Карлы I-е казнятся народами? На этот вопрос историки эти
отвечают тем, что деятельность Людовика XIV-го, противная программе, отразилась
на Людовике XVI-м. Но почему же она не отразилась на Людовике XIV и XV, почему
именно она должна была отразиться на Людовике XVI? И какой срок этого отражения?
На эти вопросы нет и не может быть ответов. Так же мало объясняется при этом
воззрении причина того, что совокупность воль несколько веков не переносится с
своих правителей и их наследников, а потом вдруг, в продолжение пятидесяти лет,
переносится на Конвент, на Директорию, на Наполеона, на Александра, Людовика
XVIII, опять на Наполеона, на Карла X, на Людовика-Филиппа, на республиканское
правительство, на Наполеона III. При объяснении этих быстро совершающихся
перенесений воль с одного лица на другое и в особенности при международных
отношениях, завоеваниях и союзах историки эти невольно должны признать, что
часть этих явлении уже не суть правильные перенесения воль, а случайности,
зависящие то от хитрости, то от ошибки, или коварства, или слабости дипломата,
или монарха, или руководителя партии. Так что большая часть явлений истории —
междоусобия, революции, завоевания — представляются этими историками уже не
произведениями перенесения свободных воль, а произведением ложно направленной
воли одного или нескольких людей, то есть опять нарушениями власти. И потому
исторические события и этого рода историками представляются отступлениями от
теории.
Историки эти подобны тому ботанику, который, приметив, что
некоторые растения выходят из семени в двух долях-листиках, настаивал бы на
том, что все, что растет, растет только раздвояясь на два листика; и что
пальма, и гриб, и даже дуб, разветвляясь в своем полном росте и не имея более
подобия двух листиков, отступают от теории.
Третьи историки признают, что воля масс переносится на
исторические лица условно, но что условия эти нам неизвестны. Они говорят, что
исторические лица имеют власть только потому, что они исполняют перенесенную на
них волю масс.
Но в таком случае, если сила, двигающая народами, лежит не в
исторических лицах, а в самих народах, то в чем же состоит значение этих
исторических лиц?
Исторические лица, говорят эти историки, выражают собою волю
масс; деятельность исторических лиц служит представительницею деятельности
масс.
Но в таком случае является вопрос, вся ли деятельность
исторических лиц служит выражением воли масс или только известная сторона ее?
Если вся деятельность исторических лиц служит выражением воли масс, как то и
думают некоторые, то биографии Наполеонов, Екатерин, со всеми подробностями
придворной сплетни, служат выражением жизни народов, что есть очевидная
бессмыслица; если же только одна сторона деятельности исторического лица служит
выражением жизни народов, как то и думают другие мнимо философы-историки, то
для того, чтобы определить, какая сторона деятельности исторического лица
выражает жизнь народа, нужно знать прежде, в чем состоит жизнь народа.
Встречаясь с этим затруднением, историки этого рода
придумывают самое неясное, неосязаемое и общее отвлечение, под которое возможно
подвести наибольшее число событий, и говорят, что в этом отвлечении состоит
цель движения человечества. Самые обыкновенные, принимаемые почти всеми
историками общие отвлечения суть: свобода, равенство, просвещение, прогресс,
цивилизация, культура. Поставив за цель движения человечества какое-нибудь
отвлечение, историки изучают людей, оставивших по себе наибольшее число
памятников, — царей, министров, полководцев, сочинителей, реформаторов, пап,
журналистов, — по мере того как все эти лица, по их мнению, содействовали или
противодействовали известному отвлечению. Но так как ничем не доказано, чтобы
цель человечества состояла в свободе, равенстве, просвещении или цивилизации, и
так как связь масс с правителями и просветителями человечества основана только
на произвольном предположении, что совокупность воль масс всегда переносится на
те лица, которые нам заметны, то и деятельность миллионов людей,
переселяющихся, сжигающих дома, бросающих земледелие, истребляющих друг друга,
никогда не выражается в описании деятельности десятка лиц, не сжигающих домов,
не занимающихся земледелием, не убивающих себе подобных.
