Когда корабль идет по одному направлению, то впереди его
находится одна и та же струя; когда он часто переменяет направление, то часто
переменяются и бегущие впереди его струи. Но куда бы он ни повернулся, везде
будет струя, предшествующая его движению.
Что бы ни совершилось, всегда окажется, что это самое было
предвидено и приказано. Куда бы ни направлялся корабль, струя, не руководя, не
усиливая его движения, бурлит впереди его и будет издали представляться нам не
только произвольно движущейся, но и руководящей движением корабля.
Рассматривая только те выражения воли исторических лиц,
которые отнеслись к событиям как приказания, историки полагали, что события
находятся в зависимости от приказаний. Рассматривая же самые события и ту связь
с массами, в которой находятся исторические лица, мы нашли, что исторические
лица и их приказания находятся в зависимости от события. Несомненным
доказательством этого вывода служит то, что, сколько бы ни было приказаний,
событие не совершится, если на это нет других причин; но как скоро совершится
событие — какое бы то ни было, — то из числа всех беспрерывно выражаемых воль
различных лиц найдутся такие, которые по смыслу и по времени отнесутся к
событию как приказания.
Прийдя к этому заключению, мы можем прямо и положительно
ответить на те два существенные вопроса истории:
1) Что есть власть?
2) Какая сила производит движение народов?
1) Власть есть такое отношение известного лица к другим
лицам, в котором лицо это тем менее принимает участие в действии, чем более оно
выражает мнения, предположения и оправдания совершающегося совокупного
действия.
2) Движение народов производят не власть, не умственная
деятельность, даже не соединение того и другого, как то думали историки, но
деятельность всех людей, принимающих участие в событии и соединяющихся всегда
так, что те, которые принимают наибольшее прямое участие в событии, принимают
на себя наименьшую ответственность; и наоборот.
В нравственном отношении причиною события представляется
власть; в физическом отношении — те, которые подчиняются власти. Но так как
нравственная деятельность немыслима без физической, то причина события
находится ни в той, ни в другой, а в соединении обеих.
Или, другими словами, к явлению, которое мы рассматриваем,
понятие причины неприложимо.
В последнем анализе мы приходим к кругу вечности, к той
крайней грани, к которой во всякой области мышления приходит ум человеческий,
если не играет своим предметом. Электричество производит тепло, тепло
производит электричество. Атомы притягиваются, атомы отталкиваются.
Говоря о взаимодействии тепла и электричества и об атомах,
мы не можем сказать, почему это происходит, и говорим, что это так есть потому,
что немыслимо иначе, потому что так должно быть, что это закон. То же самое
относится и до исторических явлений. Почему происходит война или революция? мы
не знаем; мы знаем только, что для совершения того или другого действия люди
складываются в известное соединение и участвуют все; и мы говорим, что это так
есть, потому что немыслимо иначе, что это закон.
Глава 8
Если бы история имела дело до внешних явлений, постановление
этого простого и очевидного закона было бы достаточно, и мы бы кончили наше
рассуждение. Но закон истории относится до человека. Частица материи не может
сказать нам, что она вовсе не чувствует потребности притягиванья и отталкиванья
и что это неправда; человек же, который есть предмет истории, прямо говорит: я
свободен и потому не подлежу законам.
Присутствие хотя не высказанного вопроса о свободе воли
человека чувствуется на каждом шагу истории.
Все серьезно мыслившие историки невольно приходили к этому
вопросу. Все противоречия, неясности истории, тот ложный путь, по которому идет
эта наука, основаны только на неразрешенности этого вопроса.
Если воля каждого человека была свободна, то есть что каждый
мог поступить так, как ему захотелось, то вся история есть ряд бессвязных
случайностей.
Если даже один человек из миллионов в тысячелетний период
времени имел возможность поступить свободно, то есть так, как ему захотелось,
то очевидно, что один свободный поступок этого человека, противный законам,
уничтожает возможность существования каких бы то ни было законов для всего
человечества.
Если же есть хоть один закон, управляющий действиями людей,
то не может быть свободной воли, ибо воля людей должна подлежать этому закону.
В этом противоречии заключается вопрос о свободе воли, с
древнейших времен занимавший лучшие умы человечества и с древнейших времен
постановленный во всем его громадном значении.
Вопрос состоит в том, что, глядя на человека, как на предмет
наблюдения с какой бы то ни было точки зрения, — богословской, исторической,
этической, философской, — мы находим общий закон необходимости, которому он
подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя, как на то,
что мы сознаем, мы чувствуем себя свободными.
Сознание это есть совершенно отдельный и независимый от
разума источник самопознавания. Чрез разум человек наблюдает сам себя; но знает
он сам себя только через сознание.
Без сознания себя немыслимо и никакое наблюдение и
приложение разума.
Для того чтобы понимать, наблюдать, умозаключать, человек
должен прежде сознавать себя живущим. Живущим человек знает себя не иначе, как
хотящим, то есть сознает свою волю. Волю же свою, составляющую сущность его
жизни, человек сознает и не может сознавать иначе, как свободною.
Если, подвергая себя наблюдению, человек видит, что воля его
направляется всегда по одному и тому же закону (наблюдает ли он необходимость
принимать пищу, или деятельность мозга, или что бы то ни было), он не может
понимать это всегда одинаковое направление своей воли иначе, как ограничением
ее. То, что не было бы свободно, не могло бы быть и ограничено. Воля человека
представляется ему ограниченною именно потому, что он сознает ее не иначе, как
свободною.
Вы говорите: я не свободен. А я поднял и опустил руку.
Всякий понимает, что этот нелогический ответ есть неопровержимое доказательство
свободы.
Ответ этот есть выражение сознания, не подлежащего разуму.
Если бы сознание свободы не было отдельным и независимым от
разума источником самопознания, оно бы подчинялось рассуждению и опыту; но в
действительности такого подчинения никогда не бывает, и немыслимо.
