Если я рассматриваю поступок, совершенный мной минуту тому
назад, при приблизительно тех же самых условиях, при которых я нахожусь теперь,
— мой поступок представляется мне несомненно свободным. Но если я обсуживаю
поступок, совершенный месяц тому назад, то, находясь в других условиях, я
невольно признаю, что, если бы поступок этот не был совершен, — многое
полезное, приятное и даже необходимое, вытекшее из этого поступка, не имело бы
места. Если я перенесусь воспоминанием к поступку еще более отдаленному, за
десять лет и далее, то последствия моего поступка представятся мне еще
очевиднее; и мне трудно будет представить себе, что бы было, если бы не было
поступка. Чем дальше назад буду переноситься я воспоминаниями или, что то же
самое, вперед суждением, тем рассуждение мое о свободе поступка будет
становиться сомнительнее.
Точно ту же прогрессию убедительности об участии свободной
воли в общих делах человечества мы находим и в истории. Совершившееся
современное событие представляется нам несомненно произведением всех известных
людей; но в событии более отдаленном мы видим уже его неизбежные последствия,
помимо которых мы ничего другого не можем представить. И чем дальше переносимся
мы назад в рассматривании событий, тем менее они нам представляются
произвольными.
Австро-прусская война представляется нам несомненным
последствием действий хитрого Бисмарка и т. п.
Наполеоновские войны, хотя уже сомнительно, но еще
представляются нам произведениями воли героев; но в крестовых походах мы уже
видим событие, определенно занимающее свое место и без которого немыслима новая
история Европы, хотя точно так же для летописцев крестовых походов событие это
представлялось только произведением воли некоторых лиц. В переселении народов,
никому уже в наше время не приходит в голову, чтобы от произвола Атиллы
зависело обновить европейский мир. Чем дальше назад мы переносим в истории
предмет наблюдения, тем сомнительнее становится свобода людей, производивших
события, и тем очевиднее закон необходимости.
3) Третье основание есть большая или меньшая доступность для
нас той бесконечной связи причин, составляющей неизбежное требование разума и в
которой каждое понимаемое явление, и потому каждое действие человека, должно
иметь свое определенное место, как следствие для предыдущих и как причина для
последующих.
Это есть то основание, вследствие которого действия свои и
других людей представляются нам, с одной стороны, тем более свободными и менее
подлежащими необходимости, чем более известны нам те выведенные из наблюдения
физиологические, психологические и исторические законы, которым подлежит
человек, и чем вернее усмотрена нами физиологическая, психологическая или
историческая причина действия; с другой стороны, чем проще самое наблюдаемое
действие и чем несложнее характером и умом тот человек, действие которого мы
рассматриваем.
Когда мы совершенно не понимаем причины поступка: в случае
ли злодейства, добродетели или даже безразличного по добру и злу поступка, — мы
в таком поступке признаем наибольшую долю свободы. В случае злодейства мы более
всего требуем за такой поступок наказания; в случае добродетели — более всего
ценим такой поступок. В безразличном случае признаем наибольшую
индивидуальность, оригинальность, свободу. Но если хоть одна из бесчисленных
причин известна нам, мы признаем уже известную долю необходимости и менее
требуем возмездия за преступление, менее признаем заслуги в добродетельном
поступке, менее свободы в казавшемся оригинальным поступке. То, что преступник
был воспитан в среде злодеев, уже смягчает его вину. Самоотвержение отца, матери,
самоотвержение с возможностью награды более понятно, чем беспричинное
самоотвержение, и потому представляется менее заслуживающим сочувствия, менее
свободным. Основатель секты, партии, изобретатель менее удивляют нас, когда мы
знаем, как и чем была подготовлена его деятельность. Если мы имеем большой ряд
опытов, если наблюдение наше постоянно направлено на отыскание соотношений в
действиях людей между причинами и следствиями, то действия людей представляются
нам тем более необходимыми и тем менее свободными, чем вернее мы связываем
последствия с причинами. Если рассматриваемые действия просты и мы для
наблюдения имели огромное количество таких действий, то представление наше об
их необходимости будет еще полнее. Бесчестный поступок сына бесчестного отца, дурное
поведение женщины, попавшей в известную среду, возвращение к пьянству пьяницы и
т. п. суть поступки, которые тем менее представляются нам свободными, чем
понятнее для нас причина. Если же и самый человек, действие которого мы
рассматриваем, стоит на самой низкой степени развития ума, как ребенок,
сумасшедший, дурачок, то мы, зная причины действия и несложность характера и
ума, уже видим столь большую долю необходимости и столь малую свободу, что как
скоро нам известна причина, долженствующая произвести действие, мы можем
предсказать поступок.
Только на этих трех основаниях строятся существующая во всех
законодательствах невменяемость преступлений и уменьшающие вину обстоятельства.
Вменяемость представляется большею или меньшею, смотря по большему или меньшему
знанию условий, в которых находился человек, поступок которого обсуживается, по
большему или меньшему промежутку времени от совершения поступка до суждения о
нем и по большему или меньшему пониманию причин поступка.
Глава 10
Итак, представление наше о свободе и необходимости
постепенно уменьшается и увеличивается, смотря по большей или меньшей связи с
внешним миром, по большему или меньшему отдалению времени и большей или меньшей
зависимости от причин, в которых мы рассматриваем явление жизни человека.
Так что, если мы рассматриваем такое положение человека, в
котором связь его с внешним миром наиболее известна, период времени суждения от
времени совершения поступка наибольший и причины поступка наидоступнейшие, то
мы получаем представление о наибольшей необходимости и наименьшей свободе. Если
же мы рассматриваем человека в наименьшей зависимости от внешних условий; если
действие его совершено в ближайший момент к настоящему и причины его действия
нам недоступны, то мы получим представление о наименьшей необходимости и
наибольшей свободе.
Но ни в том, ни в другом случае, как бы мы ни изменяли нашу
точку зрения, как бы ни уясняли себе ту связь, в которой находится человек с
внешним миром, или как бы ни доступна она нам казалась, как бы ни удлиняли или
укорачивали период времени, как бы понятны или непостижимы ни были для нас
причины — мы никогда не можем себе представить ни полной свободы, ни полной
необходимости.
