Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Глава 21
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою
комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего
не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными
глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых
Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался,
причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед
зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел
фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя
решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить
какому-нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают
камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить
отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он
готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов,
которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю
именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его
молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в
степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека.
Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у
Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности,
свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том,
чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам
локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые,
вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали
его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с
гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем,
два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не
дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться
дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на
которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
— Что, барчук, толкаешься, видишь — все стоят. Что ж
лезть-то!
— Так и все полезут, — сказал лакей и, тоже начав работать
локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил
размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил
дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и
боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до
государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от
тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел
просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все
экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся
занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был
народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие
весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы
открылись, все бросилось еще куда-то вперед. Петю сдавили так, что он не мог
дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!» Петя поднимался на цыпочки,
толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга.
Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
— Отец, ангел, батюшка! — приговаривала она, отирая пальцем
слезы.
— Ура! — кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на
одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив
глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был
и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские
лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! — думал Петя. — Нет, нельзя мне
самому подать ему прошение, это слишком смело! Несмотря на то, он все так же
отчаянно пробивался вперед, и из-за спин передних ему мелькнуло пустое
пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа
заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком
близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя
неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в
глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя,
какое-то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе,
вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от
напиравшей толпы.
— Барчонка задавили! — говорил дьячок. — Что ж так!.. легче…
задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась,
и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь-пушке. Несколько лиц
пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла
давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок,
усаживали на возвышение пушки и укоряли кого-то, — тех, кто раздавил его.
— Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство
делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, — говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль
прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он
надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал
теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его — и то он бы считал
себя счастливым!
