Часть вторая
Глава 1
Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не
приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского
мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог
воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он
лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом
управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого
полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться
от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных
свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица,
участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали,
рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а
все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но
понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и
тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812-го года давно сошли с своих мест, их
личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени
перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под
предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся
противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей —
участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению
своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о
котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто-либо из
участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812-м году причиной погибели
французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских
войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без
приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер,
который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к
врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь
кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная,
лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое
слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами — русской армией; не
только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были
постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию,
и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений
Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до
Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812-м годе авторы французы
очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей
линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в
Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже
будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить
о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания
Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то
французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки,
проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ
действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны
французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что
событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы
забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и
предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому
забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много
предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые
скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе
бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения
линии и со стороны русских — о завлечении неприятеля в глубь России —
принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой
могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы
русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям.
Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов
в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого
вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии,
но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не
так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и
единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их,
хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в
соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для
воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для
отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не
предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за
каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до
Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии
соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано
пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские
люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает
несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о
том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для
него очевидно пагубно.
