— Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы
скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне
спокойствие, когда его не будет, — бормотала вслух княжна Марья, быстрыми
шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались
рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала
идущих к ней навстречу m-lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не
хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам
приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого
отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом,
предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем,
она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и
сказал, что нельзя.
— Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том
месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она
пробыла там. Чьи-то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она
поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею,
вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
— Пожалуйте, княжна… князь… — сказала Дуняша сорвавшимся
голосом.
— Сейчас, иду, иду, — поспешно заговорила княжна, не давая
времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть
Дуняши, побежала к дому.
— Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все
готовы, — сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
— Оставьте меня. Это неправда! — злобно крикнула она на
него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к
чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И
что они тут делают? — Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде
полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все
отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но
строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! — сказала себе княжна
Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его
свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к
нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к
тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том
же месте, где был он, что-то чуждое и враждебное, какая-то страшная, ужасающая
и отталкивающая тайна… — И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки
доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был
он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим
платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на
стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но
все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был
покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была
положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой
лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой —
предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами,
крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Глава 9
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея,
заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от
лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они
назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда
они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не
любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его
нововведениями — больницами, школами и облегчением оброка, — не смягчило их
нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь
называл дикостью. Между ними всегда ходили какие-нибудь неясные толки, то о
перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о
царских листах каких-то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую
говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через
семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет
просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии
соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце
света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и
оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень
мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были
заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни,
причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких
явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами
этой местности к переселению на какие-то теплые реки. Сотни крестьян, в том
числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с
семействами куда-то на юго-восток. Как птицы летят куда-то за моря, стремились
эти люди с женами и детьми туда, на юго-восток, где никто из них не был. Они
поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на
теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода
умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же,
как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали
течь в этом народе и собирались для какой-то новой силы, имеющей проявиться так
же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в
1812-м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти
подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
