«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей
смерти, — думала она. — Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со
всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с
ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с
ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в
цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он
измученным, усталым голосом говорил что-то с Тихоном. Ему, видно, хотелось
поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на
месте Тихона? — думала тогда и теперь княжна Марья. — Уж он не выскажет никогда
никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него
и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а
я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? —
думала она. — Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день
смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему
хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело
говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про
Лизу, как живую, — он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже
нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из-за двери, как он,
кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой! Отчего я не взошла тогда?
Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился
бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое
слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду-ше-нь-ка! — повторила княжна
Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед
собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и
которое она всегда видела издалека; а то лицо — робкое и слабое, которое она в
последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в
первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», — повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь?
— вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем
выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице.
И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и
убедилась, что это не только не был он, но что-то таинственное и отталкивающее,
охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не
могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую
секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над
домом и в доме, заковывала ее.
— Дуняша! — прошептала она. — Дуняша! — вскрикнула она диким
голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне
и девушкам.
Глава 13
17-го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что
вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в
пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами — попробовать новую,
купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя
неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард,
как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир,
желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в
Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа.
Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти
большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне
и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он
ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку
лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый
вскакал в улицу деревни Богучарова.
— Ты вперед взял, — говорил раскрасневшийся Ильин.
— Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, — отвечал Ростов,
поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
— А я на французской, ваше сиятельство, — сзади говорил
Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, — перегнал бы, да только
срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая
толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок,
смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и
редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую-то
нескладную песню, подошли к офицерам.
— Молодцы! — сказал, смеясь, Ростов. — Что, сено есть?
— И одинакие какие… — сказал Ильин.
— Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… — распевали мужики с
счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
— Вы из каких будете? — спросил он.
— Французы, — отвечал, смеючись, Ильин. — Вот и Наполеон
сам, — сказал он, указывая на Лаврушку.
— Стало быть, русские будете? — переспросил мужик.
— А много вашей силы тут? — спросил другой небольшой мужик,
подходя к ним.
— Много, много, — отвечал Ростов. — Да вы что ж собрались
тут? — прибавил он. — Праздник, что ль?
— Старички собрались, по мирскому делу, — отвечал мужик,
отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две
женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
— В розовом моя, чур не отбивать! — сказал Ильин, заметив
решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
— Наша будет! — подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
— Что, моя красавица, нужно? — сказал Ильин, улыбаясь.
— Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
— Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный
слуга.
— Бе…се…е…ду…шка! — распевал пьяный мужик, счастливо
улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел
к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
