Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая
полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя
мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели
будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила
в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и
ей казалось счастье не невозможным. И тогда-то Дуняша замечала, что она,
улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую
минуту! — думала княжна Марья. — И надо было его сестре отказать князю Андрею!
— И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было
очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда
товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он,
поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов
сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него,
кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему
в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи:
женитьба на ней сделала бы счастье графини — его матери, и поправила бы дела
его отца; и даже — Николай чувствовал это — сделала бы счастье княжны Марьи. Но
Соня? И данное слово? И от этого-то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне
Болконской.
Глава 15
Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе
Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево-Займище в тот самый день и в
то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей
остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж
главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все
называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой
музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!» новому
главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь
отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий.
Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник
подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит
светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу
светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному
денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной
презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
— Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез
с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему.
Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
— Тоже дожидаетесь главнокомандующего? — заговорил гусарский
подполковник. — Говог`ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда!
Недаг`ом Ег`молов в немцы пг`осился. Тепег`ь авось и г`усским говог`ить можно
будет. А то чег`т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали
поход? — спросил он.
— Имел удовольствие, — отвечал князь Андрей, — не только
участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел
дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я
смоленский.
— А?.. Вы князь Болконский? Очень г`ад познакомиться:
подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, — сказал Денисов,
пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо
Болконского. — Да, я слышал, — сказал он с сочувствием и, помолчав немного,
продолжал: — Вот и скифская война. Это все хог`ошо, только не для тех, кто
своими боками отдувается. А вы — князь Андг`ей Болконский? — Он покачал
головой. — Очень г`ад, князь, очень г`ад познакомиться, — прибавил он опять с
грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом
женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем
болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но
которые все-таки были в его душе. В последнее время столько других и таких
серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы,
недавнее известно о смерти отца, — столько ощущений было испытано им, что эти
воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не
подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний,
которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он,
после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение
пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви
к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь
занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления
на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был
представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия
французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы
действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на
их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
— Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я
отвечаю, что пг`ог`ву их; дайте мне пятьсот человек, я г`азог`ву их, это
вег`но! Одна система — паг`тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому.
В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и
сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне
послышался топот и крики.
— Сам едет, — крикнул казак, стоявший у ворот, — едет!
Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат
(почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на
невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал
почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов,
нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и
беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным
околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному
караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он
с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и
обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг
приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
