— Нет, — смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое,
толстое тело. — В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не
влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество
Жюли попало на Ростовых.
— Очень, говорят, плохи дела их, — сказала Жюли. — И он так
бестолков — сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все
это тянется. Он дорожится.
— Нет, кажется, на днях состоится продажа, — сказал кто-то.
— Хотя теперь и безумно покупать что-нибудь в Москве.
— Отчего? — сказала Жюли. — Неужели вы думаете, что есть
опасность для Москвы?
— Отчего же вы едете?
— Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и
потом я не Иоанна д`Арк и не амазонка.
— Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
— Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все
долги, — продолжал ополченец про Ростова.
— Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они
живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова
теперь? — хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
— Они ждут меньшого сына, — сказал Пьер. — Он поступил в
казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они
перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня
ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
— Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять
похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у
некоторых людей!
— Что проходит? — недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
— Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в
романах madame Suza.
— Какой рыцарь? Отчего? — краснея, спросил Пьер.
— Ну, полноте, милый граф, c`est la fable de tout Moscou. Je
vous admire, ma parole d`honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам
удивляюсь. ]
— Штраф! Штраф! — сказал ополченец.
— Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
— Qu`est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся
Москва?] — вставая, сказал сердито Пьер.
— Полноте, граф. Вы знаете!
— Ничего не знаю, — сказал Пьер.
— Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я
всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
— Non, madame, [Нет, сударыня. ] — продолжал Пьер
недовольным тоном. — Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже
почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
— Qui s`excuse — s`accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет
себя. ] — улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось
последнее слово, сейчас же переменила разговор. — Каково, я нынче узнала:
бедная Мари Болконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
— Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, — сказал
Пьер.
— Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром
едет в подмосковную с племянником.
— Ну что она, как? — сказал Пьер.
— Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман.
Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас
ее…
— Еще роман, — сказал ополченец. — Решительно это общее
бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche — одна, княжна
Болконская — другая.
— Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu
amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека. ]
— Штраф! Штраф! Штраф!
— Но как же это по-русски сказать?..
Глава 18
Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот
день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом
Растопчиным запрещен выезд из Москвы, — несправедлив и что, напротив, граф
Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху,
меньше новостей, — говорилось в афише, — но я жизнью отвечаю, что злодей в
Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно показали Пьеру, что французы
будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме,
что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают
вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли,
пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был
уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над
этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми
силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, —
очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться?
— в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у
него на столе, и стал делать пасьянс.
— Ежели выйдет этот пасьянс, — говорил он сам себе, смешав
колоду, держа ее в руке и глядя вверх, — ежели выйдет, то значит… что значит?..
— Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос
старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
— Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, —
договорил себе Пьер. — Войдите, войдите, — прибавил он, обращаясь к княжне.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом,
продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
— Простите, mon cousin, что я пришла к вам, — сказала она
укоризненно-взволнованным голосом. — Ведь надо наконец на что-нибудь решиться!
Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы
остаемся?
— Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, — сказал
Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший
свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
