Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был
неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им
подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на
службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший
шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la
votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по-своему, а
по-моему. ] — он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не
зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и,
разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не
зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по-королевски, торжественно, откинул
назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на
французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение
Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
— De Bal-macheve! — сказал король (своей решительностью
превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), — charme de faire votre
connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] — прибавил
он с королевски-милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и
быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не
замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил
свою руку на холку лошади Балашева.
— Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu`il
parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне, ] — сказал он, как
будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
— Sire, — отвечал Балашев. — l`Empereur mon maitre ne desire
point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, — говорил Балашев, во всех
падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как
ваше величество изволите видеть… ваше величество. ] с неизбежной аффектацией
учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он
слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои
обязанности: ] он чувствовал необходимость переговорить с посланником
Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и,
взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся
свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он
упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из
Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и
когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании
этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
— Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? —
сказал он неожиданно с добродушно-глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что
начинателем войны был Наполеон.
— Eh, mon cher general, — опять перебил его Мюрат, — je
desire de tout mon c?ur que les Empereurs s`arrangent entre eux, et que la
guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный
генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и
чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее. ] — сказал
он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря
на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его
здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в
Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат
торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и,
помахивая правой рукой, сказал: — Je ne vous retiens plus, general; je souhaite
le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха
вашему посольству, ] — и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя
драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма
скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с
Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у
следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира
корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Глава 5
Даву был Аракчеев императора Наполеона — Аракчеев не трус,
но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе
как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как
нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся,
как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства.
Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично
выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность,
необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при
рыцарски-благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы,
сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант
стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один
из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для
того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно
заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы
видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», — говорило выражение его
лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы,
встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную
деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева.
Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув
через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом,
лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно
усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом
неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только
потому, что Даву не знает, что он генерал-адъютант императора Александра и даже
представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и
назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще
суровее и грубее.
— Где же ваш пакет? — сказал он. — Donnez-le moi, ije
l`enverrai a l`Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору. ]
