— Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче
Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести
приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та
грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А
главное, нынче-завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon
cousin, — сказала княжна, — прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть,
а я под бонапартовской властью жить не могу.
— Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши
сведения? Напротив…
— Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы
не хотите этого сделать…
— Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться.
Она, что-то шепча, присела на стул.
— Но вам это неправильно доносят, — сказал Пьер. — В городе
все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… — Пьер показал княжне
афишки. — Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
— Ах, этот ваш граф, — с злобой заговорила княжна, — это
лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих
дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как
глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался.
Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по-французски
заговорила…
— Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, —
сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию,
а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и
вместе в радости ожидая чего-то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его
главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка
нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще
представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с
трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
— Ну, продайте, — говорил он. — Что ж делать, я не могу
отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел,
тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал,
приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала,
княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер
не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село
Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для
погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот
был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь
писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage
pour sa nacelle d`hommes surs et intelligents et depechez un courrier au
general Koutousoff pour l`en prevenir. Je l`ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d`etre bien attentif
sur l`endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne
pas tomber dans les mains de l`ennemi. Il est indispensable qu`il combine ses
mouvements avec le general-en-chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его
лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы
предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы
он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз,
чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал
свои движения с движениями главнокомандующего. ]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной
площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это
была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только
что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого
человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой
преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были
французы. С испуганно-болезненным видом, подобным тому, который имел худой
француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
— Что это? Кто? За что? — спрашивал он. Но вниманье толпы —
чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках — так было жадно
сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему.
Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая
выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы
его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые
сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, — для того,
чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
— Повар чей-то княжеский…
— Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся…
оскомину набил, — сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время
как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки
своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на
палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел
назад к дрожкам, не переставая что-то бормотать про себя в то время, как он шел
и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так
громко, что кучер спрашивал его:
— Что прикажете?
— Куда ж ты едешь? — крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на
Лубянку.
— К главнокомандующему приказали, — отвечал кучер.
— Дурак! скотина! — закричал Пьер, что редко с ним
случалось, ругая своего кучера. — Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще
нынче надо выехать, — про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей
Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и
едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или
что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему,
все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь
едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это
не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича,
Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время
подставам выехать на дорогу.
