За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и
он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не
успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались
оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося
на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не
выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других
лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и
смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
— Позовите его ко мне, — сказал Кутузов. Адъютант передал
желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к
Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
— Этот как тут? — спросил Пьер.
— Это такая бестия, везде пролезет! — отвечали Пьеру. — Ведь
он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие-то проекты подавал и в цепь
неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
— Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете
прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня
не убудет… — говорил Долохов.
— Так, так.
— А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для
которого я готов умереть.
— Так… так…
— И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не
жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей
светлости.
— Так… так… — повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся
глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся
рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко,
как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
— Ополченцы — те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы
приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть
услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно
светлейший обратился к нему:
— Ты что говоришь про ополченье? — сказал он Борису.
— Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти,
надели белые рубахи.
— А!.. Чудесный, бесподобный народ! — сказал Кутузов и,
закрыв глаза, покачал головой. — Бесподобный народ! — повторил он со вздохом.
— Хотите пороху понюхать? — сказал он Пьеру. — Да, приятный
запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к
вашим услугам. — И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал
рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или
сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе
Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
— Как, как, как стихи-то Марина, как стихи, как? Что на
Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, — заговорил Кутузов,
очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал
головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему,
взял его за руку.
— Очень рад встретить вас здесь, граф, — сказал он ему
громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и
торжественностью. — Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено
остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях,
которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего.
Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать
ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что-то сказал своему генералу, и граф Бенигсен
обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
— Вам это будет интересно, — сказал он.
— Да, очень интересно, — сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со
свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.
Глава 23
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на
который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на
берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в
село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек
выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут,
еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или
курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не
знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом
они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали
последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед
через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией
по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.)],
тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на
(бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько
всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно
смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать,
который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с
кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал
пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все
свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с
огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были
недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив
фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
— Вам, я думаю, неинтересно?
— Ах, напротив, очень интересно, — повторил Пьер не совсем
правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому,
невысокому березовому лесу. В середине этого
