леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами
заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что
долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только
когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в
чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли
войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо
говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение.
Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не
было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было
безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под
нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской
горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал
своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера
усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов,
осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их
мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто
поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для
защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для
засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на
подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по
особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Глава 24
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25-го числа
лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю
расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую
вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на
пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись
дымы костров — солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась
князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице
накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им.
Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные
мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было
быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти
в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о
том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его
душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И
с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг
осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия
очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго
смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг,
без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да,
вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, — говорил
он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря
жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня — ясной мысли о
смерти. — Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем-то
прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое
отечество — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла
казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном
белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные
горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине,
смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России.
«Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же
я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый
мальчик! — с злостью вслух проговорил он. — Как же! я верил в какую-то
идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год
моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке
со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место,
его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его
существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и
вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для
чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его
нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет
— и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и
придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не
вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также
привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной,
зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра,
чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил
себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти
курчавые облака, и этот дым костров — все вокруг преобразилось для него и показалось
чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он
вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
— Кто там? — окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир
Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в
сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе
имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался
отпустить их, когда из-за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
— Que diable! [Черт возьми!] — сказал голос человека,
стукнувшегося обо что-то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему
Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще
неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который
напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в
Москву.
— А, вот как! — сказал он. — Какими судьбами? Вот не ждал.
