— Ah! Il m`aime tant! — сказала Элен, которой почему-то
казалось, что Пьер тоже ее любил. — Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так
любит! Он на все для меня готов. ]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
— Meme le divorce, [Даже и на развод. ] — сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в
законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она
постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был
самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она
советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и
вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и,
к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось)
прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей
неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей
дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо
улыбнулась.
— Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… —
сказала старая княгиня.
— Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez
rien. Dans ma position j`ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей.
Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности. ] — заговорилa Элен,
переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда
казалась какая-то неясность в ее деле.
— Но, мой друг…
— Ah, maman, comment est-ce que vous ne comprenez pas que le
Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не
понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама-компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней
доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
— Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis
furieuse contre lui, parce qu`il m`a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не
хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал
слова. ]
— Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие
всякому греху. ] — сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и
носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший
молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и
поплыла к двери.
«Нет, она права, — думала старая княгиня, все убеждения
которой разрушились пред появлением его высочества. — Она права; но как это мы
в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», — думала,
садясь в карету, старая княгиня.
В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она
написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором
извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в
единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для
развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte
et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым
сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он
находился на Бородинском поле.
Глава 8
Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с
батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову,
дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно
пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было
то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот
день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей
постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии
понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий
жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он
шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были
страдающие, измученные и иногда странно-равнодушные лица, та же кровь, те же
солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще
наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на
краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер,
облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него
в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на
него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он
пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле
него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на
него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах
съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул.
Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между
собой.
— Да ты из каких будешь? — вдруг обратился к Пьеру один из
солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно:
ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
— Я? я?.. — сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как
возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. —
Я по-настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на
сраженье и потерял своих.
— Вишь ты! — сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
— Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! — сказал первый и
подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье,
которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний,
которые он когда-либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком,
забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете
огня, солдаты молча смотрели на него.
— Тебе куды надо-то? Ты скажи! — спросил опять один из них.
— Мне в Можайск.
