Так что домой я вернулся лишь в обществе Барака.
– Вы заставляете беднягу Скелли работать на износ, – заметил Барак по пути. – Он сказал, что сидит над бумагами с семи часов утра.
– Никто не виноват, что он так медленно работает, – отрезал я. – Он два часа корпит над документом, с которым большинство переписчиков справились бы за час. Вы не знаете, что это такое – нанимать служащих. Можете поверить мне на слово, это очень нелегко.
– Думаю, наемным служащим тоже приходится нелегко, – заявил Барак.
На это замечание я не счел нужным отвечать.
– Знаете, о чем я все время думаю, – задумчиво произнес Барак. Если какой-нибудь бедолага украдет мешок яблок стоимостью больше шиллинга, его вздернут на виселицу в Тайборне.
– Таков закон.
– Однако многие люди позволяют себе годами не платить долгов, так ведь? Взять хотя бы этого каналью Билкнэпа. А сейчас я наблюдал, как Скелли переписывает акт о взыскании долгов. Там говорилось, что должник «виновен в злостном мошенничестве и выманил деньги при помощи обмана».
– Обычный оборот для подобного рода документов. – Получается, злостного неплательщика могут признать мошенником и лжецом, однако даже в этом случае ему придется всего лишь вернуть взятые взаймы деньги. А больше никакое наказание ему не грозит, правильно?
– Господи боже, Барак, вот уж не думал, что вас занимают подобные судейские тонкости, – со смехом ответил я.
– Знаете, поразмыслить о чем-нибудь постороннем – лучшее средство забыть о своих тревогах, – сказал Джек.
– Различие здесь состоит в том, что в случае невыплаты долга стороны оспаривают условия долгового обязательства, а вор просто присваивает имущество, которое ему не принадлежит, – пояснил я. – И в Палате гражданских исков не требуются неопровержимые показания свидетелей, которые нужны для того, чтобы повесить вора.
– Знаю я, чего стоят показания всех этих свидетелей, – иронически покачал головой Барак. – Думаю, дело совсем в другом. Кражи, как правило, совершают бедняки. А берут и ссужают деньги в долг люди уважаемые.
– Бедняк тоже может дать в долг свои жалкие сбережения. И его могут обмануть в точности так, как и богатого.
– А что делать бедняку, которого обманет богатый? Ведь у него нет средств обратиться в суд.
– Он может обратиться в особую Палату, которая занимается исками бедных людей, – пояснил я. – Впрочем, я согласен, бедным труднее добиться справедливости, чем богатым. Тем не менее закон стоит на страже правосудия. Такова его основная цель.
Барак искоса взглянул на меня.
– Вы – куда более здравомыслящий человек, чем мне показалось вначале. Но иногда вы любите строить из себя этакого благородного рыцаря, которому только в турнирах и участвовать.
Я испустил тяжкий вздох. По обыкновению, наш разговор грозил перерасти в ссору. К счастью, мы были уже у ворот, и, не сказав более ни слова, я направился к дверям. Дома меня ждала записка от Джозефа, в которой он горько сетовал на отсутствие новостей. Он напоминал мне, хотя в этом не было ни малейшей нужды, что через неделю Элизабет вновь предстанет перед судом. Я досадливо скомкал записку. Пожалуй, следовало спросить у Барака о том, как он относится к перспективе завтра вечером вновь отправиться к заветному колодцу. Однако я счел за благо на время оставить своего помощника в покое. У этого малого слишком часто менялось настроение, а у меня не было ни малейшего желания подстраиваться под его перепады.
Я попросил Джоан подать ужин. После еды я вновь отправился в Линкольнс-Инн. Однако, несмотря на то, что все присутственные места, где мог находиться Билкнэп, были давно закрыты, на дверях его конторы по-прежнему висел замок. Вернувшись домой, я сказал Бараку, что нам пора в таверну: ждать Билкнэпа далее не имело смысла.
Огромная кость, столь поразившая мое воображение, по-прежнему раскачивалась туда-сюда, зловеще позвякивая цепями. Какой-то человек, в одиночестве сидевший за столом, не сводил с нее напряженного взгляда затуманенных винными парами глаз. Барак поставил на стол две кружки пива.
– Хозяин таверны говорит, мастер Миллер и его друзья редко появляются здесь раньше восьми, – сообщил он и с жадностью отхлебнул пива. – Сегодня я вел себя как настоящий олух, да? – неожиданно добавил он.
– Вынужден с вами согласиться.
– Причиной всему милорд, – прошептал Барак, перегнувшись ко мне через стол. – Господи боже, я никогда прежде не видел его в таком паршивом настроении. Нам следует скорее забыть все то, что он наговорил о короле. Боже мой, как только он осмелился сказать, что у короля больше не будет детей?! Произнеся последнюю фразу, Барак испуганно осмотрелся по сторонам.
– Меня очень занимает, почему граф решил поделиться с нами этими своими предположениями? – спросил я.
– Всякому ясно: он хотел нас запугать. Безропотно выслушав столь крамольные слова, мы превратились в его соучастников.
– Вряд ли он преследовал подобную цель, – возразил я. – Я знаю лорда Кромвеля вот уже десять лет. Когда мы познакомились, он был всего лишь секретарем кардинала Вулси. Но уже тогда в нем ощущалась необыкновенная сила. Чувствовалось, что этот человек далеко пойдет. А сегодня мне показалось: он ожидает самого худшего.
– Мне показалось то же самое.
Я наклонился к Бараку и понизил голос до шепота:
– Уверен, падение Кромвеля невозможно. Большая часть членов королевского совета – его сподвижники. К тому же Лондон – это город реформаторов, а значит…
– Жители Лондона непостоянны, как пыль в ветреный день, – сокрушенно покачав головой, заявил Барак. – Уж я-то их хорошо знаю. Я провел в этом городе всю свою жизнь. Если Говарды настроят короля против графа, никто из прежних друзей пальцем не пошевелит, чтобы ему помочь. Да и у кого хватило бы смелости возразить королю?
Он вновь затряс головой.
– Вы слышали, как Норфолк проехался насчет моего еврейского имени? Наверняка у него уже приготовлен список всех преданных графу людей. Может, он поместит меня в Дом обращения, дабы я принял истинную веру? – с деланным смехом добавил Барак. – Я слыхал, там до сих пор держат некоторых особо упорных иудеев.
– Но ваша семья приняла святое крещение несколько столетий назад, – возразил я. – Вы такой же сын истинной церкви, как и все прочие англичане.
По лицу Барака скользнула косая ухмылка.
– Помню, когда я был мальчишкой, на Пасху священник всегда произносил проповедь, в которой рассказывал, как злые и подлые евреи распяли Господа нашего. Один раз во время проповеди я во всеуслышанье испортил воздух. Я долго копил в себе газы, и получилось ужасно громко. Священник укоризненно взглянул на меня, а все мальчишки захихикали. Дома мать задала мне такую славную трепку, которой я никогда прежде не удостаивался. Она терпеть не могла, когда отец заводил разговор о своем еврейском происхождении.
