– Седлай лошадь, – и вновь обратился ко мне: – Вы изрядно мне надоели, Шардлейк. – Его тихий голос дрожал от ярости. – Чертовски надоели. А я никогда не отличался терпением. Имейте это в виду.
С этими словами он повернулся и важно удалился. За ним торопливо следовал Хоскин. Некоторое время я неподвижно стоял, сжимая в потной руке заветную банку. Затем, с трудом переставляя ослабевшие от страха ноги, двинулся прочь с кладбища.
ГЛАВА 35
Я сидел в своей комнате, не сводя глаз с оловянной банки, стоявшей на столе. Из кухни я принес тарелку и вылил в нее немного содержимого банки; темно-коричневая жидкость поблескивала в свете свечи подобно лягушачьей коже. Стол пришлось придвинуть к открытому окну, ибо жидкость распространяла едкий пронзительный запах. Из соображений безопасности я поставил свечу как можно дальше от стола, хотя в столь слабом свете трудно было рассмотреть жидкость как следует. Откровенно говоря, я боялся своей находки. Завтра я намеревался обязательно доставить ее Гаю.
Стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Морщась от боли в спине, я прикрыл банку и тарелку подвернувшейся под руку салфеткой и крикнул:
– Подождите минуту!
– Это я, – раздался голос Барака. – Можно войти?
– Я… я как раз переодеваюсь. Подождите в своей комнате, я сам к вам зайду.
К великому моему облегчению, в коридоре раздались удаляющиеся шаги. Я обеспокоенно принюхался. На мою удачу, запах почти выветрился и наверняка не проникал в коридор. Оставив окно открытым, я выскользнул из комнаты и запер дверь.
Полчаса назад, когда я вернулся из монастыря Святого Варфоломея, Барак крепко спал, и я не стал его будить. Между сторонниками реформы, как известно, нередко вспыхивают споры по поводу толкования различных отрывков из Библии, которыми надлежит руководствоваться христианину. Что до меня, то завет «подчиняйся Господу, а не человеку» более близок мне, чем «всякий должен покоряться власть предержащим». Да, приходилось лгать Бараку, и это отнюдь не доставляло мне удовольствия. Но в глубине души я сознавал, что поступаю правильно, решив отнести греческий огонь Гаю. При мысли о том, что, не появись в самый критический момент слуга с сообщением от Кромвеля, греческий огонь достался бы Ричу, у меня мурашки пробежали по коже. Впрочем, очень может быть, в его распоряжении уже находится достаточное количество этого вещества.
Барак, сидя на постели в одной рубашке, с опечаленным видом рассматривал свои пыльные потрепанные штаны.
– Я протер их об лошадиные бока, – заметил он, просовывая палец в дыру.
– Если наше дело завершится успешно, лорд Кромвель наверняка щедро наградит вас. Тогда и справите себе новые штаны, – усмехнулся я.
В комнате царил жуткий беспорядок: и на полу, и на столе валялась грязная одежда и громоздились тарелки с остатками еды. Я с сожалением вспомнил своего бывшего помощника Марка, который содержал комнату в безупречной чистоте.
Барак скомкал злополучные штаны и швырнул их в дальний угол комнаты.
– Ну а вам удалось что-нибудь найти? – Увы, ничего. Мы вырыли гроб из могилы, однако там обнаружился лишь скелет старины Сент-Джона. Тут, на мою беду, на кладбище явился Рич собственной персоной. И разумеется, пожелал узнать, какая надобность привела меня в его владения.
– Черт. И что же вы сказали этому надутому олуху?
– Так, бормотал что-то невразумительное. И уже думал, что на этот раз не обойдется без серьезных неприятностей. Но тут слуга сообщил, что Рича ожидает лорд Кромвель. Тот, разумеется, сразу позабыл о моей скромной особе.
– Итак, еще один след привел в никуда, – вздохнул Барак. – Скоро мы узнаем, удалось ли графу вытянуть что-нибудь из Рича. Он сказал, что сразу после встречи с этим пройдохой пошлет нам письмо.
– Завтра возвращается Марчмаунт. Мне придется отправиться в Линкольнс-Инн, чтобы поговорить с ним.
Барак кивнул и устремил на меня пристальный взгляд.
– А как вы относитесь к тому, чтобы сегодня ночью прогуляться к некоему хорошо знакомому нам колодцу? Вести от графа, скорее всего, придут лишь через несколько часов, может быть утром. Пока вас не было, я отлично выспался. Плечо мое сейчас болит куда меньше. И вообще, я бодр и полон сил.
Увы, о себе я никак не мог этого сказать. Все мое тело ныло от усталости, а обожженная рука к вечеру разболелась сильнее. Но я обещал Бараку не откладывать поход к колодцу, и, кроме того, надо было думать о спасении Элизабет.
– Думаю, сегодня ночью – самое подходящее время, – утомленно кивнул я. – Сейчас я немного перекушу, и отправимся.
– Да, перекусить было бы неплохо. Я тоже чертовски проголодался, – заявил Барак, которому отдых явно пошел на пользу.
Он проворно соскочил с кровати и сбежал вниз по лестнице. Я поплелся за ним вслед, думая о своем вынужденном обмане и терзаясь угрызениями совести.
Джоан приготовила для нас овощную похлебку, которую подала в гостиную.
Барак сокрушенно поскреб свою коротко стриженную макушку.
– Черт, до чего голова чешется. Придется теперь носить шапку, а то люди таращатся на меня, как на чучело. Еще бы, голова у меня теперь похожа на птичью задницу, перья так и торчат…
Громкий стук в дверь прервал поток его сетований.
– Это наверняка послание от графа! – вскочив, воскликнул Барак. – Надо же, как быстро.
Но это был Джозеф Уэнтворт, который несколько мгновений спустя вошел в гостиную в сопровождении Джоан. Вид у него был изможденный, волосы слиплись от пота, а одежду покрывал слой пыли. Потухший взгляд Джозефа был полон страдания.
– Джозеф, что случилось? – обеспокоенно спросил я.
– Я только что из Ньюгейта, – пробормотал он. – Она умирает, сэр. Элизабет умирает.
И этот здоровенный мужчина уронил голову в ладони и разрыдался.
Я заставил его сесть и попытался успокоить. Он вытер лицо грязной тряпкой, в которую превратился его носовой платок, тот самый, что некогда вышила для него Элизабет. Затем устремил на меня беспомощный, отчаянный взгляд. Сейчас, когда Джозеф совершенно обезумел от горя, вся его досада на мою нерасторопность улетучилась.
– Так что с Элизабет? – спросил я как можно мягче.
– Два дня назад в Яму посадили еще одну узницу. Девчонку лет десяти, сумасшедшую нищенку, которая слонялась по городу и обвиняла всех и каждого в том, что они похитили ее маленького братика. Она подняла шум в Чипсайде, в лавке мясника…
– Да, мы ее как-то видели.
– Лавочник пожаловался, и девочку арестовали. Ее поместили в Яму, но Элизабет и словом с ней не обмолвилась. Точно так же, как и с той старухой, которую потом повесили…
Джозеф осекся.
