– Я помню, что, когда старуху увели на казнь, Элизабет пришла в неистовство. На этот раз произошло то же самое?
Джозеф устало покачал головой.
– Нет. Сегодня утром, когда я пришел навестить Лиззи, надзиратель сказал мне, что ее соседку по камере осмотрел доктор. Он признал девочку сумасшедшей, и ее отправили в Бедлам. Но минувшим вечером, когда надзиратель относил узницам пищу, он слышал, как Элизабет и девочка разговаривали. Он не мог разобрать слов, однако очень удивился, ведь Элизабет впервые согласилась с кем-то поговорить. А маленькая нищенка, с тех пор как ее поместили в тюрьму, тоже притихла и редко подавала голос.
– Кстати, как ее зовут?
– По-моему, Сара. Они с братом сироты и жили в приюте при монастыре Святой Елены. А когда монастырь закрыли, их вышвырнули на улицу. – Джозеф тяжело вздохнул. – Так вот, сегодня утром, когда я пришел, Элизабет сидела неподвижно. Она смотрела куда-то в пустоту, а на меня даже не взглянула. И на еду, которую я принес, тоже. Да и миска с ее завтраком стояла нетронутая. А вечером…
Голос Джозефа задрожал, и он вновь закрыл лицо ладонями.
– Джозеф, я надеюсь, что не позднее чем завтра смогу сообщить вам утешительные новости, – произнес я уверенным тоном. – Не думайте, что я забыл о Элизабет и…
– Мастер Шардлейк, я уповаю только на вас, – простонал он, устремив на меня умоляющий взгляд. – Вы – моя последняя надежда. Но я боюсь, Лиззи уже ничем не поможешь. Когда я пришел сегодня вечером, она лежала без сознания и лицо ее пылало от жара. Мне сказали, у нее тюремная лихорадка.
Мы с Бараком переглянулись. Вспышки лихорадки были в тюрьмах весьма частым явлением. Считалось, что причина их – в тяжелых испарениях, распространяемых гниющей соломой. Иногда бывало, что от лихорадки вымирали целые тюрьмы. Болезнь проникала и в Олд-Бейли, косила свидетелей и даже судей. Если у Элизабет действительно тюремная лихорадка, скорее всего, она обречена.
– Надзиратели боятся приближаться к ней, – продолжал Джозеф. – Я обещал, что заплачу, если они поместят ее в лучшие условия и позволят пригласить к ней доктора. Хотя одному Богу ведомо, как я буду платить. Из деревни мне пишут, что весь урожай сгорел на корню.
В дрожащем голосе Джозефа послышались истерические нотки.
– Думаю, пришла пора вмешаться мне, – заявил я, вставая. – В качестве адвоката я несу ответственность за свою подзащитную и обязан сделать все, чтобы облегчить ее положение. Я немедленно отправляюсь в тюрьму. Мне известно, что для тех, кто может заплатить, у них имеются вполне приличные помещения. И у меня есть знакомый аптекарь, который вылечит Элизабет, если только это возможно.
– Но ей необходим доктор.
– Человек, о котором я говорю, весьма сведущ в искусстве врачевания. Но, будучи чужестранцем, он не имеет права заниматься врачебной практикой.
– Но деньги… – За все заплачу я. Не волнуйтесь, Джозеф, вы вернете мне деньги потом. Господи боже, – пробормотал я себе под нос, – наконец-то у меня нет никаких сомнений в том, как следует поступать.
– Если хотите, я пойду вместе с вами, – подал голос Барак.
– Вы пойдете с нами в тюрьму? – удивился Джозеф, который, кажется, впервые заметил Барака и с недоумением посмотрел на его стриженую голову.
– Спасибо, Барак. Нам может понадобиться ваша помощь. А Саймона я пошлю с запиской к Гаю, попрошу его безотлагательно явиться в Ньюгейт.
Я решительно двинулся к дверям. Час назад я валился с ног от усталости, но теперь ощутил неожиданный прилив сил. Несомненно, моя готовность мчаться на помощь Элизабет поразила даже Джозефа. Но я чувствовал: если несчастная девушка, ради которой я ввязался в столь опасное дело, умрет прежде, чем истечет отпущенное нам время, я не вынесу подобной насмешки судьбы.
В призрачном свете луны очертания тюрьмы казались особенно мрачными и зловещими. Контуры высоких башен четко вырисовывались на фоне звездного неба. Главный смотритель, которого мы подняли с постели, не скрывал своего раздражения до тех пор, пока я не сунул ему в руку шиллинг. Тут он сразу сменил гнев на милость и позвал надзирателя. У надзирателя, толстого неповоротливого детины, глаза полезли на лоб от испуга, когда начальник приказал ему отвести нас в Яму. Поспешно отперев дверь, он отошел как можно дальше и остановился у стены.
Едва войдя в жаркую и душную камеру, мы зажали носы, спасаясь от невыносимого запаха мочи и гниющей пищи. Вонь была так сильна, что от нее щипало глаза и к горлу подступала тошнота. Элизабет неподвижно лежала на соломе, раскинув руки и ноги. Даже теперь, когда она была без сознания, лицо ее искажала гримаса отчаяния, глаза тревожно поблескивали под полуприкрытыми веками. Как видно, в лихорадочном забытьи бедняжку мучили кошмары. Щеки ее пылали, и даже бритый затылок порозовел. Джозеф прав: у Элизабет был сильнейший жар. Я сделал своим спутникам знак выйти в коридор и подошел к ожидавшему нас надзирателю.
– Послушайте, приятель, – сказал я, – я знаю, наверху у вас есть приличные камеры.
– Да, только стоят они недешево.
– Мы заплатим, – заверил я. – Проводите меня к главному смотрителю.
Тюремщик вновь запер дверь. Вслед за ним я прошел в спальню смотрителя, прекрасно обставленную комнату с пуховой постелью и драпировками на стенах. Смотритель, сидевший за столом, встретил нас обеспокоенным взглядом.
– Она уже умерла, Уильям? – осведомился он.
– Пока нет, сэр.
– Ее необходимо забрать из этой вонючей Ямы и перенести в хорошую комнату, – заявил я. – Я заплачу, сколько потребуется.
– Это невозможно, – покачал головой смотритель. – Если мы вынесем ее из камеры, это приведет к распространению заразы по всей тюрьме. К тому же преступница должна оставаться в Яме согласно приказу судьи.
– Ответ перед судьей буду держать я. Что касается заразы, то я знаю чрезвычайно сведущего аптекаря, который поможет больной. Этот человек примет все меры предосторожности и не допустит распространения лихорадки.
Тюремщик по-прежнему колебался.
– А кто перенесет ее наверх? Никто из моих людей не станет к ней приближаться. – Мы сами это сделаем, – ответил я после минутного раздумья. – Наверняка у вас в тюрьме есть черная лестница, которой мы можем воспользоваться.
– Хорошая камера будет стоить вам два шиллинга в сутки, – поджав губы, сообщил смотритель. – Я сам покажу вам, куда ее перенести.
Судя по огонькам, вспыхнувшим в его маленьких хитрых глазках, жадность пересилила страх перед опасной болезнью.
– Хорошо, – проронил я, хотя цена была грабительски высокой. Однако в создавшемся положении торговаться не приходилось. Я достал кошелек и протянул тюремщику золотую монету.
– Это плата за пять суток, – сказал я. – Ровно столько осталось до того дня, когда девушка должна вновь предстать перед судом.
