– Вниз по реке, сразу за Дептфордом.
– А сейчас я должен просмотреть бумаги. Будьте любезны, принесите их. – Хорошо. – Барак с готовностью вскочил. – Вижу, вы не привыкли терять времени даром. Весь завтрашний день расписали по часам. Милорд в вас не ошибся. Не зря он говорил, что вы сразу сообразите, с какого конца браться за дело.
Солнце уже клонилось к закату, когда я устроился в саду, чтобы ознакомиться с содержимым сумки Барака. За последние два года я немало сделал для украшения собственного сада и часто сидел там, наслаждаясь тишиной и ароматом цветов. Замысел сада был чрезвычайно прост: квадратные клумбы разделялись решетками, увитыми плющом. Мне вовсе не хотелось любоваться всякого рода замысловатыми выдумками, которые порождают лишь недоумение; в саду моем царили простота, покой и порядок. Когда-то я думал, что благодаря реформам покой и порядок воцарятся во всем мире, однако давно уже осознал всю тщетность подобных надежд. В последнее время я все чаще мечтал о том, чтобы оставить Лондон, перебраться в деревню и там предаться безмятежной и тихой жизни. Однако до исполнения этого намерения было еще слишком далеко. Радуясь, что наконец остался в одиночестве, я устроился на скамье и раскрыл сумку.
Первым делом я взялся за бумаги, привезенные Майклом Гриствудом из монастыря. То были несколько древних рукописей, которые монахи-переписчики снабдили тщательными иллюстрациями. В каждой из этих рукописей давалось подробное описание того, как использовать греческий огонь. Иногда авторы назвали его также «летучий огонь», иногда «дьяволовы слезы», иногда «темный огонь».
Последнее название привело меня в замешательство.
«Как может огонь быть темным?» – в недоумении спрашивал я себя.
Странное видение предстало перед моим внутренним взором: черный огонь, извергаемый черными глыбами угля. Но тут речь шла совсем о другом.
В сумке обнаружилась также страница, написанная по-гречески. По всей видимости, она была вырвана из книги, посвященной жизнеописанию византийского императора Алексея Первого, который правил четыре столетия назад. Вот что там говорилось:
«На носу каждой из византийских галер имелась труба, увенчанная головой льва, коя была отлита из позолоченной меди. Грозный вид сей головы наводил ужас, а через разверстую ее пасть извергался огонь, который воины направляли на врага благодаря особому устройству. Пизанцы в страхе бежали, ибо они никогда прежде не видели подобного изобретения и были поражены тем, что огонь, который обычно устремляется вверх, может направляться в любую сторону согласно воле человека».
Я отложил страницу. Любопытно, куда исчез аппарат, при помощи которого метали огонь братья Гриствуды? Скорее всего, неизвестные злоумышленники забрали его из дома на Вулф-лейн. Но подобное устройство, выполненное из металла, должно быть тяжелым и громоздким. На руках его не унесешь. Неужели убийцы подогнали к самому дому повозку? Так и не найдя ответа на этот вопрос, я прочел еще один фрагмент, в котором говорилось о том, как огромная арабская флотилия, в 678 году от Рождества Христова вознамерившаяся захватить Константинополь, была полностью уничтожена летучим огнем. Пламя испепелило вражеские корабли прямо на воде.
Утомленными от чтения глазами я окинул лужайку. Пламя, которое горит на воде, пламя, которое человек может направлять по собственному усмотрению. Все это казалось мне совершенно невозможным. Впрочем, я имел весьма смутные представления об алхимии и о чудесах, которых можно достичь посредством соединения различных элементов.
Среди бумаг оказалась лишь одна, написанная по-английски, неровным, корявым почерком.
«Я, Алан Сент-Джон, в прошлом солдат Константина Палеолога, императора Византийского, – говорилось там, – составляю сие завещание в больнице монастыря Святого Варфоломея, в Смитфилде, в одиннадцатый день марта 1454 года».
«То есть примерно год спустя после того, как Константинополь был захвачен турками», – вспомнил я.
«Мне сказали, что смерть моя близка, и я должен покаяться в своих прегрешениях, коих совершил немало, ибо всю свою жизнь я шел тернистым путем наемного солдата. Добрые монахи этой благословенной обители ухаживают за мной с тех пор, как я вернулся на родину после падения Константинополя. Но несмотря на их попечения, тяжкие раны, полученные мною в битвах, в самом скором времени сведут меня в могилу. В заботе, коей окружили меня мои братья во Христе, я вижу проявление любви, которую Господь питает ко всем своим чадам. Поэтому именно монахам я оставляю все документы, в которых содержится тайна греческого огня, известная лишь византийцам. Тайна эта на протяжении столетий передавалась от императора к императору и наконец была утеряна, так же как и последний бочонок с греческим огнем, который волею судеб оказался в моих руках. Один из константинопольских библиотекарей, разбирая хранилище, дабы спасти книги от наступавших язычников, обнаружил бочонок и бумаги. Он вверил их моему попечению, прежде чем оба мы оставили город на одном из кораблей, присланных венецианцами. Я не обучен читать ни по-гречески, ни по-латыни и намеревался, вернувшись в Англию, показать эти бумаги алхимикам. Однако тяжкая болезнь лишила меня возможности выполнить сие намерение. Надеюсь, Господь простит меня, ибо я собирался извлечь выгоду из доверенной мне тайны. Но теперь, когда я покидаю сей мир, деньги мне более ни к чему. Добрые монахи говорят, что такова Божья воля. Господь помешал мне открыть эту ужасную тайну, ибо она неминуемо принесла бы страждущему человечеству лишь новые несчастья и разрушения. Неудивительно, что элемент, коий является главной составляющей греческого огня, называется «слезы дьявола». Покидая сей мир, я завещаю эту тайну монахам, ибо лишь они способны распорядиться ею согласно воле Господа».
Я отложил исписанный листок. Итак, монахи, сознавая, сколь опасное оружие оказалось в их руках, предпочли спрятать и документы, и бочонок в надежном месте. Откуда им было знать, что девяносто лет спустя король Генрих и Кромвель прогонят их прочь и разрушат обитель. Картины падения Константинополя, величайшей трагедии нашей эры, пронеслись перед моим внутренним взором. Я видел, как солдаты и мирные жители в страхе покидают обреченный город, как они мечутся по пристани, погружаясь на венецианские корабли, а за городскими стенами раздаются громовые залпы орудий и дикие крики турок.
Я собрал все бумаги вместе и понюхал их. От них исходил едва заметный аромат мускуса, легкий и приятный. Взяв оставшиеся документы, я убедился, что они испускают тот же самый запах. Он ничуть не походил на ладан, и вряд ли бумаги пропитались им в монастырском погребе. Никогда прежде я не встречался с подобным запахом.
Я провел за чтением два часа; солнце опускалось все ниже и ниже, в воздухе закружились вечерние мотыльки. Привлеченные светом свечей, которые Саймон зажег в доме, они упорно бились в оконные стекла.
Отложив бумаги в сторону, я некоторое время наблюдал за мотыльками. Последние отблески заходящего солнца золотили верхушки деревьев, издалека доносилось мычание коров, которые возвращались с пастбища. Немного отдохнув, я принялся за книги.
