– Погодите, Джозеф. Пока нет никаких оснований так думать.
Он поднял на меня умоляющий взор.
– Вы сможете ей помочь, сэр Шардлейк? Сможете ее спасти? Вы моя последняя надежда.
С минуту я молчал, тщательно подбирая в уме слова.
– Против нее выдвинуты слишком серьезные обвинения. Их достаточно, чтобы признать ее виновной. Если Элизабет ничего не скажет в свою защиту… – Я запнулся, после чего добавил: – А вы уверены, что она невиновна?
– Да, – не задумываясь ответил он, стукнув кулаком себя в грудь. – Я чувствую это сердцем. Она всегда была доброй душой. Единственной из всех представителей нашей семьи, у которой я встретил истинную доброту. Даже если предположить, что она не вполне здорова рассудком. Господь свидетель, это вполне может быть. Тем не менее я не могу поверить, что она способна убить двенадцатилетнего мальчика.
Я сделал глубокий вдох.
– Когда она предстанет перед судом, ее спросят, признает ли она себя виновной или нет. Если она ответит отрицательно, то по закону пытки к ней будет применять нельзя. Однако будет гораздо хуже, если она вовсе откажется говорить.
– Знаю, – кивнул Джозеф.
– В таком случае ее подвергнут так называемому peine forte et dure
[1]
. При этой пытке люди испытывают сильные и острые боли. Сначала ее, закованную в цепи, бросят в темницу Ньюгейта. Потом под спину подставят острый камень, а на грудь водрузят доску, поверх которой будут класть груз.
– Если б она только заговорила… – Исторгнув стон, Джозеф закрыл лицо руками.
Но несмотря на его отчаяние, я продолжал. Он должен был знать, что предстоит вынести его племяннице.
– Еды и воды ей будут давать очень мало. А груз класть поверх доски с каждым днем все больший. И так будет до тех пор, пока она не заговорит или не умрет от удушья под действием давящего на нее пресса. В конце концов наступит миг, когда ее позвоночник сломается. – Я остановился. – Некоторые смелые личности отказываются отвечать на выдвинутые в их адрес обвинения и позволяют замучить себя до смерти. Дело в том, что, пока их вина не доказана, государство не имеет права присвоить себе их собственность. Есть ли у Элизабет какая-нибудь собственность?
– Никакой. Вырученных за продажу дома средств хватило лишь на то, чтобы покрыть долги Питера. После этого остались гроши, и те все пошли на его похороны.
– Послушайте, Джозеф. А что, если она и впрямь совершила это ужасное злодеяние, к примеру, в приступе беспамятства. А ныне чувствует себя такой виноватой, что хочет умереть средь мрака темницы. Об этом вы никогда не думали?
Он покачал головой.
– Нет. Я не могу в это поверить. Просто не могу поверить.
– Вы знаете, что при разбирательстве дел осужденных преступников не дозволено проводить коллегиальное судейство?
Он мрачно кивнул:
– Причина заключается в том, что улики, необходимые для вынесения обвинительного приговора, являются столь неопровержимыми, что никакого совета не требуется. Боюсь, это сущая чепуха, ибо дела обыкновенно рассматриваются чрезвычайно поспешно. А решение судей являет собой не более чем обыкновенное предпочтение того или иного мнения. Зачастую они милуют осужденных лишь на том основании, что большинство служителей закона предпочитают лишний раз не отправлять людей на виселицу. Но в данном случае, – я бросил взгляд на лежавший на столе злосчастный газетный лист, – речь идет о детоубийце. Поэтому их симпатии будут на другой стороне. Ее единственная надежда – согласиться на защиту и рассказать мне все, что произошло. И если она в самом деле действовала в приступе помешательства, я мог бы сослаться на ее невменяемость и просить суд о помиловании. Это спасло бы ей жизнь. Ее отправили бы в сумасшедший дом. А у нас появилась бы возможность ходатайствовать за нее у короля.
Я понимал, что это потребует значительной суммы денег, гораздо больше той, которой располагал Джозеф.
Он поднял на меня глаза, и впервые за время нашего разговора я заметил искру надежды в его взгляде. Я понял, что слова «просить суд о помиловании» сказал, не подумав, и тем самым невольно выразил свое согласие взяться за это дело.
– Но если она будет молчать, – продолжил я, – ей никто не сможет помочь.
Он подался вперед и горячо сжал мою руку своими влажными ладонями.
– О, благодарю вас, сэр Шардлейк. От всей души благодарю. Уверен, вы спасете ее.
– Однако у меня такой уверенности отнюдь нет, – резко произнес я, после чего добавил: – Но я попытаюсь.
– Я вам за все заплачу. У меня не так много средств, но я вам заплачу за труды.
– Я должен поехать в Ньюгейт и встретиться с ней. Осталось всего пять дней. Нужно увидеть ее как можно скорее. Но меня держит одно дело в Линкольнс-Инне. Боюсь, я смогу завтра освободиться только к вечеру. Давайте для начала встретимся с вами в таверне «Метла». Той, что находится по соседству с Ньюгейтом. В девять часов вас устроит?
– Да, да. – Он встал и, засунув носовой платок в карман, пожал мне руку. – Вы хороший человек, сэр. Божий человек.
«Скорее, ненормальный и бесхребетный», – заметил я про себя.
Тем не менее лестные слова Джозефа меня глубоко тронули. Я знал, что все члены его семейства были убежденными реформаторами, и услышать подобные заверения из их уст можно было крайне редко.
– Моя мать и брат убеждены в ее виновности. Они пришли в ярость, когда я сказал, что хочу ей помочь. Но я должен узнать правду. Во время дознания я обратил внимание на одно весьма странное обстоятельство. Нас с Эдвином оно просто поразило…
– Что именно?
– Мы увидели тело мальчика спустя всего два дня с того времени, как он умер. Хоть весна в этом году выдалась теплой, трупы хранятся в глубоком подвале, где достаточно холодно. Бедняжка Ральф находился там в своей одежде. Тем не менее от него невообразимо разило вонью. Смердело так, как от отрубленной коровьей головы на скотобойне в жаркое лето. От этого запаха мне даже стало дурно. И следователю тоже. Я думал, что Эдвин лишится чувств. Что это может значить, сэр? До сих пор не могу решить эту загадку. Что бы это могло означать?
– Друг мой, мы не можем понять сути половины окружающих нас вещей. Хотя подчас они ровным счетом ничего не значат.
Джозеф покачал головой.
– Однако Господь желает, чтобы мы искали истину. Он дает нам ключи. К тому же, сэр, если это дело не будет решено и Элизабет умрет, истинный убийца, кто бы он ни был, останется на свободе.
ГЛАВА 2
На следующее утро я снова направился в Сити. День, как и прежде, выдался жарким, и отражавшиеся от ромбоидальных окон домов яркие солнечные блики слепили мне глаза.
