— Она называется psittacus
[32]
и живет в диких равнинах Африки. Похоже, у императрицы Ливии была такая птица, и она велела изобразить ее на фреске в своем доме. Император Август становился очень щедрым, когда его приветствовали эти странные пернатые, прекрасно умеющие воспроизводить человеческую речь.
— Осторооож… остооо… — Птица снова издала гортанные звуки.
— Что она хочет сказать?
— Осторожно, собака. Я дрессирую ее, чтобы она встречала гостей у входа.
— Там, где мозаика? Но вроде бы есть сторожевая собака?
— Есть. Только очень старая и почти слепая. На самом деле виллу охраняют немые собаки, которых мы привязываем на ночь к каменной ограде. Я между тем не люблю собак — слишком уж они похожи на своих хозяев. Посмотри лучше сюда! — обрадовался он, указывая на целую стаю шумных птичек. — Они с островов, что на озере в Мавритании, и поют божественно. Я вывел несколько пар красивого ярко-желтого цвета, они необыкновенно плодовиты.
— Зная все про птиц, ты, наверное, мастер и готовить из них разные блюда, — невольно предположил Аврелий, намереваясь польстить страстному птицеводу. И тут же понял, что допустил грубейшую ошибку. Лицо собеседника превратилось в маску глубокой враждебности, словно патриций посоветовал ему поджарить на сковороде новорожденного ребенка.
— Конечно, в пищу вы используете других птиц! — с опозданием постарался исправить положение сенатор.
— Курятники находятся там, где живут рабы, — холодно ответил Секунд и смерил его тем же презрительным взглядом, с каким человек безупречной честности, несправедливо осужденный на смерть, посмотрел бы на своего палача. — На столе у нас есть все, что только можно пожелать, и леса вокруг полны дичи, оленей и кабанов в том числе… Для болванов, которые любят охотиться, разумеется.
На этот раз Аврелий быстро сообразил, что от его ответа будут зависеть дальнейшие отношения с этим странным человеком.
— Охотиться? О нет! Если есть какое-то занятие, которое я ненавижу всем сердцем, так это именно охота! — заявил он на этот раз вполне искренно. Потом для большей уверенности добавил малоприятные суждения об охотниках и птицеловах. Несколько успокоившись, Плавций Секунд как будто вернул ему свое расположение.
— Вполне логично, что в соответствии со своими убеждениями я избегаю, насколько возможно, есть мясо, — заявил сын Гнея.
— Конечно, — согласился сенатор, гораздо менее искренно, чем раньше. — Было бы ужасно выводить таких красивых птиц, чтобы потом их есть! — добавил он, невольно вспомнив сочное жаркое из фламинго, которое его искусный повар Гортензий подавал с луком-пореем и кориандром.
В то же время он безуспешно пытался освободиться от докучливой цапли — птица изо всех сил старалась своим острым клювом оторвать ремешок от его сандалии.
— Не надо, Катилина,
[33]
не надо, — упрекнул Секунд голенастую птицу, с которой явно находился в самых дружеских отношениях.
— Катилина? — изумился Аврелий.
— Имя, как и многие другие, — подтвердил Секунд, и патриций благоразумно воздержался от вопроса, как зовут аиста.
— Значит, никто из вас не охотится…
— Фабриций, разумеется! — зло ответил младший сын Плавциев. — Наш отважный вояка. Пока не убьет кого-нибудь, не успокоится! Суровые воины империи должны пользоваться любым случаем, чтобы продемонстрировать свое мужество! Но если бы он ограничивался только дичью… — зло прошипел он.
Наконец-то подошли к главному, вздохнул Аврелий. Долгий разговор, хоть и помог восполнить его пробелы в познаниях, до сих пор не дал ему ничего важного.
Незаметно легким ударом сенатор избавился от цапли, которая, разорвав в клочья шнурок, пыталась завладеть луночкой, и теперь готов был выслушать все, что думает Секунд о сводном брате.
— Фабриций, когда гостит у нас, живет вон в той башенке. Чтобы не слишком сближаться с плебеями, — объяснил он кислым тоном, указывая на строение, возвышавшееся среди деревьев в конце длинной крытой галереи. — Еще некоторое время тому назад он редко приезжал сюда и ненадолго… что, по правде говоря, не слишком огорчало нас. Но с тех пор, как Аттик поменял жену, наша деревенская глушь больше не вызывает у него неприязни.
— Может, ты хочешь сказать… — подсказал ему Аврелий, необычайно заинтригованный.
— Моя свояченица Елена не спала в своей комнате в ту ночь, когда умер Аттик! — вдруг выпалил Секунд, словно освобождаясь от какого-то груза. — Я и раньше видел несколько раз, как она направлялась к башенке, когда Фабриций бывал тут. Я думаю, она вполне могла попросить своего любовника избавить ее от мужа, а может, они даже сообщники. Тебе не кажется странным, что мой брат утонул при таких ужасных обстоятельствах? Он прекрасно знал садки и никак не мог упасть туда случайно!
— Это тяжелейшее обвинение, — произнес Аврелий, раздумывая. — Можешь подтвердить его каким-нибудь доказательством?
— А зачем я должен делать это? Нет никакого смысла. Женщины все одинаковы, даже самые лучшие, кого меньше всего можно подозревать: они ловко играют мужчинами и обманывают их с помощью своих хитростей.
— Скажи мне, давно ли длится эта любовная связь?
— Она началась в первый же после их свадьбы приезд Луция. Он без труда соблазнил ее: красавец, аристократ и вдобавок овеян славой непобедимого воина… Короче, полный набор глупостей, от которых такие женщины, как Елена, теряют голову! Лучше бы мой брат оставался со своей гарпией Присциллой и не женился бы на этой бесстыдной особе! Но ей нелегко будет найти другого дурака, который согласится содержать ее в роскоши. Если она надеется, будто какой-нибудь красавец патриций женится на ней…
— Похоже, ты нисколько не сомневаешься в ее измене, — подзадорил его сенатор.
Может, Секунд говорил так только из-за сильной неприязни к сводному брату-аристократу?
— По вечерам, весной, я задерживаюсь в садах, чтобы послушать пение ночных птиц. Ты бы только видел, как она спешила к башенке Фабриция! А когда выходила от него, уверяю тебя, ее прическа оказывалась далеко не такой же безупречной, как раньше.
Аврелий изобразил на лице выражение, соответствующее случаю. Супружеские неприятности Аттика по-новому освещали всю эту историю. Он вспомнил вздувшийся труп с культей вместо руки и содрогнулся.
— Почему же ты не донесешь на нее, если считаешь, что это она убила твоего брата?
Младший сын Гнея печально покачал головой:
— Это не единственный скандал в нашей семье, благородный Стаций. Что же тогда говорить о Сильвии, внебрачном сыне какой-то рабыни, с которым в доме обращаются как с настоящим патрицием? Еще могу понять своего отца, но Паулину… Когда он родился, я был очень одиноким ребенком, и мне было хорошо с мачехой. Она была строгая, но справедливая, а я ведь остался без матери, понимаешь? И мне хотелось, чтобы всегда так было, а она, забыв обо мне, все время проводила с этим внебрачным! — Внезапно глубокая скорбь в его голосе сменилась яростью. — Этот грязный плод чрева какой-то дикарки получал столько внимания, столько забот, столько ласки… Тебе не кажется, что это он убил Аттика и собирается рано или поздно расправиться и со мной? Сукин сын! — зло бросил Секунд и поспешно удалился в сторону виллы.
