— Больше тебе ничего не нужно, хозяин? — недовольно спросил александриец. — Может, тебя интересует, какого цвета нижняя рубашка Елены или длина набедренной повязки Фабриция? Начал с сандалий, теперь кольцо… Изысканный, образованный секретарь-грек низведен до банального сыщика! Когда ты купил меня в Александрии как жалкий товар, вырвав из моего родного…
— Я вырвал тебя из рук палача, ты это хочешь сказать! — вскричал Аврелий, потеряв терпение.
Возможно ли, чтобы Кастор не питал к нему ни малейшей благодарности за то, что он спас его от мести суровых жрецов храма Амона, которым ленивый слуга нанес ущерб каким-то своим мошенничеством? В гневе он занес руку, намереваясь хлестнуть Кастора кожаным поясом, который только снял.
— Очень мило с твоей стороны, хозяин! — широко улыбнулся грек, спокойно забирая у него ремень. — Именно так мне и нужен для новой туники!
7
Третий день перед ноябрьскими нонами
Широкую площадку у жалких строений, где в ужасающей нищете жили сельские рабы, украсили дубовыми и лавровыми ветками. Сейчас все столпились у пресса для отжима оливок, возле которого поставили простой каменный алтарь. Несмотря на недавнее несчастье, ожидали самого главу семьи, поскольку именно ему надлежало совершить жертвоприношение.
Уже отобранные животные стояли рядом на привязи: робкая лань с большими грустными глазами — в честь Фавна, черная коза — для бога Авернского озера, а Юпитеру Всеблагому и Величайшему предназначалась белая годовалая телка, которая тоскливо мычала в загоне, словно предчувствуя свою судьбу.
Рабы ликовали: в этот день у них будет мясо на обед! Ни один кусочек туши жертвенных животных не пропадет. Бессмертные, по счастью, вполне довольствовались дымом, поднимавшимся к небу, и внутренностями, по кровоточащему рисунку которых те, кому это было дано, прочитывали грядущую судьбу семейства. Остальное попадало в крестьянские желудки, никогда не бывавшие достаточно полными.
В ожидании ритуала и, самое главное, еды рабы радовались долгожданному дню отдыха, кто-то пил дешевое, разбавленное водой вино, кто-то пытался настроить незатейливые музыкальные инструменты, чтобы немного оживить скромный праздник.
— Как все это не похоже на жизнь обитателей виллы, — заметила Невия.
Девушка не могла скрыть радости, что сумела уговорить сенатора сопровождать ее на жертвоприношение, и весело, по-детски горделиво, красовалась рядом с ним.
Аврелий согласился с ее замечанием. Но в отличие от Невии ему было совсем не весело: исхудалые, изможденные рабы улыбались ему своими широкими беззубыми ртами, удивляясь присутствию столь почтенного гостя; грязные дети надоедливо носились вокруг, дивясь его нарядным, разукрашенным сандалиям. Он терялся, глядя на их лица, на которых словно застыло изумление, и чувствовал себя весьма неловко.
И с удивлением обнаружил вдруг, что думает о своих владениях в деревне, о бескрайних латифундиях, где не бывал ни разу в жизни, а ведь там точно такие же люди жали для него пшеницу, собирали виноград для его вин, стригли шерсть с его овец. Что значила та сотня слуг в его римском доме — а ведь он гордился, что знает всех по именам! — в сравнении с тысячами брошенных на произвол судьбы людей, влачивших нечеловеческое существование в эргастулах
[38]
его имений, разбросанных по всей империи?
— Господин, господин! — направился к нему взволнованный Деметрий.
Рыбовод выделялся среди селян, словно маленький король, — опрятный, в праздничной, вышитой тунике. Патриция позабавило, что на поясе у него висел чудодейственный амулет Кастора. Очевидно, славный Деметрий опасался дурного влияния Секунда не меньше, чем сельский люд, подумал сенатор, потому и защитился старинным талисманом киммерийцев.
— Какая честь, господин! И даже kyria Невия здесь! — продолжал Деметрий. — Пойдем, сенатор, посмотришь, как мы живем, если не слишком боишься перепачкаться! — Деметрий проложил ему дорогу в толпе оборванцев с гордостью бедняка, показывающего свое ревностно сбереженное добро. — Принесите вина благородному Публию Аврелию Стацию! — приказал он. — Хозяин прислал нам в подарок четыре кувшина вина, и сегодня у нас большой праздник!
Кивнув в знак благодарности, патриций взял небольшую чашу, в которой плескалась какая-то жижа неопределенного цвета и столь же странного вкуса, и, с усилием скрыв отвращение, сделал крохотный глоток.
— Мне хотелось бы отблагодарить вас за ваше великодушное гостеприимство. В моем обозе на той стороне виллы есть вино, которое я везу в Рим. Так вот, Деметрий, позови слуг и прикажи выгрузить его, чтобы выпить за ужином!
Рыбовод с удивлением посмотрел на Аврелия и поспешил повиноваться прежде, чем странный аристократ передумает.
— Прокул, Модест, бегите! Благородный сенатор дарит нам кувшин вина. Принесите его сюда, и мы выпьем за здоровье патриция!
— Одного кувшина на всех не хватит. Скажи, чтобы принесли все! — повелел патриций, с некоторым злорадством припомнив тех, чьему изысканному вкусу предназначалось старое фалернское, формийское и драгоценное калийское двадцатилетней выдержки. Но, перехватив восхищенный взгляд Невии, он почувствовал, что готов влить в пересохшие глотки крестьян содержимое всех своих богатейших подвалов.
Между тем его жест восхитил не только девушку. Из угла, где он сидел, чтобы не слишком обращать на себя внимание, на него растерянно смотрел Сильвий.
— Ave, Невия. Ave, Публий Аврелий. Какая приятная встреча, сенатор, не думал увидеть тебя здесь.
— Я тоже, по правде говоря, — ответил Аврелий, откровенно рассматривая нарядное одеяние вольноотпущенника и дорогое кольцо на его указательном пальце.
Скоро этот парень получит полмиллиона сестерциев, вспомнил он, и станет управлять всем как хозяин. И все же он держится так, словно его место среди самых несчастных рабов…
— А почему же мне не быть здесь? Я ведь недалеко ушел от раба, — ответил молодой человек.
— Есть рабы и рабы. Посмотри, например, на Кастора, моего секретаря: он богаче иного патриция и нисколько не завидует знатным господам! — пошутил патриций.
— Но все равно он только вольноотпущенник, бывший раб, а ты господин, которому он должен повиноваться.
— Очень хотелось бы мне, чтобы и он понимал это, — вздохнул Аврелий.
Тут александриец, словно прочитав его мысли, подлетел к ним в крайнем волнении.
— Dominus, dominus, у нас воруют вино! — в испуге закричал он. — Вот они, смотри, те двое. Они все забрали, даже калийское по пятьдесят сестерциев! Задержим их, пока не выпили все!
— Успокойся, Кастор, я сам так распорядился — я угощаю их вином…
— Ты… — Грек побледнел так, словно перед ним возник вдруг призрак его матери, славной женщины, душу и тело отдававшей своей работе, честной профессионалке, которую до сих пор вспоминало бесчисленное множество моряков. — Десять кувшинов барийского, фалернского, эрбульского! — с возмущением произнес Кастор, схватившись за голову. — Отдал этим вонючим рабам, ты, не давший мне ни капли, когда я умирал от жажды!
