— Мне об этом ничего не известно! — сухо ответила женщина. — Возможно, этот вор уже продал его еще прежде, чем возвратил тебе награбленное.
— Думаю, это исключено, прекрасная Лукреция. Если не ошибаюсь, ты сказала, что после праздника во Фронтоне никогда больше не видела его…
— Да, так и есть! — неохотно подтвердила она.
— Увы, — оборвал ее юноша, — ты безусловно ошибаешься. Я хорошо помню, как заметил его на твоей руке накануне смерти отца.
— Ты определенно что-то перепутал!
— Нет, милая Лукреция, поверь мне, я всегда с величайшим интересом рассматривал тебя, — пошутил Аврелий. — И случившееся, мне кажется, не вызывает сомнений… Возможно, после пиршества мой отец разрешил тебе оставить браслет еще на несколько дней или же ночью, вернувшись из Фронтона, был слишком пьян, чтобы заставить положить на место. Поэтому, когда выяснилась вина Умбриция, ты решила приписать ему исчезновение и этой драгоценности, прекрасно понимая, что твой покойный любовник не может разоблачить тебя.
— Ты бредишь, благородный Стаций! Власть, какую ты неожиданно обрел, ударила тебе в голову! Пытаешься походить на взрослого, но ты всего лишь самонадеянный мальчишка, и готова поклясться, в глубине души дрожишь как лист! — презрительно бросила матрона.
Аврелий сжал губы, понимая, что Лукреция права: перед нею, взрослой и решительной женщиной, он действительно всего лишь мальчишка. И все же он не должен уступить ей.
— Очаровательная Лукреция, браслет украшал твою руку именно тогда, накануне смерти отца… Я могу доказать это, — заявил он.
— Каким образом? — спросила она, однако уже без прежней уверенности.
— В тот солнечный день ты долго сидела на скамье в перистиле, когда сушила волосы. А наутро мы получили известие о смерти отца, и я, проходя между слуг, взял тебя за руку, если помнишь. И заметил на коже несколько белых полосок, которые никак не совпадали с браслетом на твоей руке. Светлые полоски на твоем запястье были как раз той восьмиугольной формы, что и пластины исчезнувшего браслета с сапфирами.
— Глупости! Даже если то, что ты говоришь, правда, это еще ничего не доказывает. Я могла сидеть на солнце когда угодно.
— В самом деле, любезная Лукреция? Но ведь до того самого утра было довольно много пасмурных дней. А легкий загар держится, как известно, недолго.
Женщина закусила губу, терзаемая злостью и страхом.
— Советую поскорее вернуть мне эту драгоценность! У меня добрый нрав, и я легко мог бы закрыть глаза на забывчивость красавицы, — саркастически посоветовал Аврелий. — Но что касается дома на Целиевом холме… Такая обворожительная женщина, как ты, без труда найдет себе другое жилище.
— Но разве ты не знаешь, сколько стоит приличный дом в Риме? — возмутилась матрона, вне себя от бешенства.
— Тебе принадлежит пара комнат в инсуле, можешь переехать туда, — с иронией заметил Аврелий.
— Но эта конура под крышей в жалкой инсуле годится разве что для нищего. Неужели ты полагаешь, будто женщина в моем положении станет там жить! — возразила Лукреция, вся красная от возмущения.
— Подумав немного, я, пожалуй, оставил бы тебе дом, — спокойно продолжал Аврелий, надеясь, что голос не выдаст охватившего его волнения.
— Спасибо, дорогой Публий. Я всегда говорила, что ты добрый юноша! — воскликнула Лукреция, успокаиваясь.
Теперь или никогда, решил молодой человек, чувствуя, как колотится сердце. Лишь бы только не дрогнул голос.
— При условии, однако, что ты будешь платить мне за аренду так же, как платила моему отцу! — выпалил он одним духом.
От растерянности Лукреция открыла рот, не зная, что сказать.
— Можешь поразмыслить до вечера. Жду тебя в моей комнате после ужина, — заключил Аврелий, выпроваживая ее и не замечая при этом, каким новым, заинтересованным взглядом окинула его матрона.
Придет, решил он, исполненный неколебимого оптимизма юности. Потом тронул колокольчик, вызывая управляющего.
— Заходи, Диомед. Я вызвал тебя сюда, потому что не хочу, чтобы твой сын Парис слышал наш с тобой разговор.
Диомед медленно прошел и остановился в нескольких шагах от молодого хозяина.
— Я узнал, что, несмотря на жалкие гроши, которые платил тебе мой отец, у тебя есть имение в Пицине, дом на холме Эсквилии и ты помещаешь деньги в рост. К тому же из расходно-приходных книг выяснилось, что ты делал некие странные перечисления…
— Как ты узнал об этом, хозяин? — спросил управляющий поспешно, как человек, радующийся возможности снять с души тяжкий груз. — Я действовал очень осторожно и думал, что никакой счетовод не сумеет разоблачить меня…
— Это, разумеется, не моя заслуга. Это сделал Паллант, раб Клавдия, он изучил документы, страницу за страницей. Он непревзойден в том, что касается цифр. Скажи мне лучше, как ты объяснишь подобное предательство? Годами моя семья целиком и полностью доверяла тебе!
— Однажды я попросил у хозяина денег в долг, чтобы устроить своих родителей в деревне и купить свободу Парису, но он отказал. Тогда я взял некоторую сумму из сундука и осторожно вложил ее в выгодное дело. Через год у меня уже были имение, домик, небольшие деньги и освободившийся от рабства сын. И тогда я поспешил возместить взятое ранее с процентами.
— Ну а затем ты повторил эту игру еще несколько раз. И той ночью ты искал рубиновую печать? С ее помощью ты мог изготовить любой документ от имени моего отца. Значит, Умбриций не лгал, утверждая, что у тебя был ключ от сундука. Как тебе удалось раздобыть его?
— Однажды вечером много лет тому назад, — объяснил Диомед, — хозяин опьянел, как никогда, и внезапно уснул за столом. Мне пришлось перетащить его на кровать. Ключ висел у него на шее, а я знал одного кузнеца, который мог сделать мне тайком копию…
— Выходит, ты не раз использовал подпись семьи Аврелиев для своих сделок? — строго спросил юноша.
— Сделки эти, однако, оказались весьма выгодными, — уточнил управляющий. — Я заключал договора на земли и недвижимость, приобретая новые инсулы в Остии, молы в Таренте, огороды в Кампании, виноградники и даже мастерскую глиняных сосудов для хранения вина, оливкового масла и зерна у ворот Рима. Я поступал так, потому что был убежден — твой отец пустит все на ветер и погубит нас всех. Но, уверяю тебя, я всегда возвращал все, что брал в долг!
— Тем не менее, ты совершил очень тяжкий проступок.
— Я готов отвечать, хозяин. Как только я увидел, что ты уносишь к себе счета, сразу понял, что пропал, и приготовился к худшему. У меня уже давно хранится веревка, чтобы повеситься, если моя игра раскроется, и теперь пришло время использовать ее. Поклянись мне только, что никогда не расскажешь Парису о том, что я сделал. Если он узнает об этих обманах, то будет стыдиться меня, а это для меня хуже смерти. Он поистине воплощение честности, позаботься о нем, когда меня не станет.
