Лаборатория взорвалась, но Джек легко отделался. Те полоски, что Эш отрезал от манускрипта, сгорели вместе с оборудованием. А если бы он оставил Эшу рукопись и она погибла бы в огне?.. И он не смог бы вернуть ее в церковь? Что тогда? А может быть, оно и к лучшему. Наум почему-то пришли вечеринки, которые устраивались на Хэллоуин. Порывшись в коробках, Джек отыскал черные свечи, ультрафиолетовую лампу, целлофан и проволоку, которые они использовал и для изготовления светящихся масок. Соорудив из всего этого некое подобие светильника, Джек прихватил манускрипт и опустился в склеп.
Под воздействием ультрафиолета манускрипт сиял; прожилки и неровности каменных стен напоминали крошечные звездочки, а сами стены склепа будто растворились. У Джека внезапно возникло ощущение, что он вовсе не в церковном подземелье, а в космосе, в первые секунды сотворения мира. Ощущение было настолько реальным, что у Джека закружилась голова и ему пришлось опереться о камень, чтобы не упасть.
Он открыл манускрипт, и обложка засверкала десятками подписей — серебристо-черных при лиловом свете, как и говорил Эш. Оставил свое имя Джон Джонсон — две гигантские буквы «Д» уходили аж в нижний край листа. Йен Рейнольдс расписался в 1723 году, и даже Джон Уилкинс — в 1638 году — обозначил себя как «Джо». Он тоже был здесь — не автор манускрипта, а его исследователь, его раб. Самой ранней датой из тех, что Джек сумел разобрать, был 1554 год, но имелись и еще имена, без дат: Россиньоль, Аржанти, Джованни Порто (или Порта) — подписи шли внахлест, новые поверх старых. Джек провел пальцами по строчкам, будто не верил собственным глазам, — то, что видел, казалось чудом, фантастическим сном. Наконец он нашел имя Констана — он знал, что найдет.
Джек поднес страницу ближе к свету, надеясь отыскать имя Фрэнка — или хоть какой-то намек на то, что старик видел манускрипт. Если это так, если он действительно сидел здесь и рассматривал рукопись, если обнаружил то же, что и Джек, может быть, Бет, узнав обо всем, перестанет искать ответы на мучившие ее вопросы в своем детстве, запечатленном на фотографиях, и не придет к тому же выводу, что и Джек, — что ее родители любили друг друга не так сильно, как она любила их, и что Фрэнк, будучи не в силах ничего изменить, просто не вынес этого.
Джек перевернул страницу. В манускрипте было полно заметок на полях, как и в его собственных книгах и журналах; те же пометки: двойное подчеркивание, скобки, отмечающие границы абзаца, крошечные сокращения разными почерками. Время от времени попадались целые страницы, заполненные только текстом, особенно ближе к концу манускрипта, но их было немного.
Большинство комментариев выглядели не менее загадочными, чем сам текст. Подписи под рисунками некоторых растений были сделаны разборчивым почерком Уилкинса — он полагал, что это лишайники или камнеломки. Другие же пометки были неразборчивы, непонятно, на каком языке. Те, что удалось понять, содержали в себе подсказки, озарения, дополнения. Одним почерком под рисунком с изображением недостроенной башни было написано «Вавилон», а другим — «Фарос». Был ли это многолетний диалог, или просто два исследователя независимо друг от друга вопрошали у тьмы?
Пометки по большей части испещряли страницы, посвященные истории и каллиграфии, растениям и металлам, но самые упорные пробирались почти до конца манускрипта — их силы истощались лишь после глав о механизмах и зельях. Записи буквально плавали на поверхности манускрипта: «Исх. 14:2»; «Дан. 5:8»; «Пр. 5:4»… Джек вспомнил Констана с его знанием Библии, — возможно, эти отсылки были своего рода стенографией. Также возможно, хотя и менее вероятно, что пометки принадлежат Фрэнку. Пергамент от старости трескался, и перо монаха с трудом выводило буквы. Он стал жертвой безумия и умер на краю света, а труд его был предан забвению.
Джек водил пальцами по странице, наблюдая, как надписи то меркнут, то появляются вновь. Он понятия не имел, который теперь час, но первые звуки пробуждающегося города сюда уже доносились. На мгновение Джек почувствовал себя заключенным, который в подземелье прислушивается к каждому звуку, доносящемуся с поверхности. Это была разухабистая рассветная симфония, а потом по церковным половицам прошлепала Бет.
— Ты там?
Люк открылся, и серебристые отсветы ультрафиолета исчезли. Джек снова коснулся листа, но ничего не почувствовал. Сощурившись от солнечного света, он посмотрел на Бет:
— Вот выспался и захотел кое-что проверить.
— Как ты себя чувствуешь?
Он пощупал лоб.
— Хорошо. Гораздо лучше.
Бет склонилась в люк.
— Может, все-таки отвезти тебя в клинику на осмотр?
— Не надо. Со мной все в порядке.
— Ты как будто слегка не в себе.
— Я в норме.
— Вылезай.
Джек, поднявшись по ступенькам, прислонился к прохладной стене алтаря. Звуки утра стали еще громче — кофеварки и миксеры, газонокосилки и машины.
Манускрипт он прихватил с собой, и, когда Бет взглянула на книгу, Джек увидел, как по ее лицу проскользнуло что-то вроде ревности.
— Что тебе сказали в лаборатории? Ну, до взрыва?
— Это рукопись одиннадцатого-двенадцатого века. Ей почти тысяча лет, и многие пытались разгадать ее тайну.
— Получается, манускрипт стоит уйму денег?
— Наверное. Я не спросил.
Она прищурилась.
— И что же это, думаешь, что-то необычное? В рукописи полно великих тайн? Или как?
Джек не удержался и взглянул на манускрипт — при дневном свете книга казалась куда более заурядной, но кончиками пальцев он по-прежнему ощущал некие следы того, что ему открылось. Это не было связано с Фрэнком — ну, возможно, лишь косвенно. Он хотел сказать Бет, что делает все ради нее, пусть даже сейчас это трудно объяснить; впрочем, дело, может, вовсе и не в ней. Джек протянул ей манускрипт.
— Не знаю… Похоже, что так. Но даже если нет, я все-таки хочу понять, что это такое.
Бет к манускрипту не прикоснулась, даже руки не подняла, лишь тихо спросила:
— Зачем?
В ее голосе он не услышал обиды — только усталость и смущение, но Бет ждала ответа.
— Со мной что-то… происходит.
— Что именно?
— Хотел бы я знать.
— Объясни хотя бы тогда, в чем смысл твоих действий.
Джек промолчал, и она посмотрела на него — скептически и многозначительно. «Навязчивые идеи подобны снам, — подумал Джек, — и свои сны всегда намного интереснее чужих. Но когда любишь, искренне стараешься в них вникнуть — просыпаешься ночью и слушаешь, пытаешься понять».
Ее фотографии по-прежнему устилали скамьи и пол, и при дневном свете было видно, насколько она продвинулась. Бет сделала грустную гримасу, и Джек подумал, что она могла бы и рассказать ему о собственных поисках.
Она машинально передвинула один из снимков.
