Мальчик кое-как встал. Зашатался. Чуть не упал. Но все же удержался на ногах и медленно, стиснув зубы, зажимая пальцами рану в боку, побрел вниз по склону — назад, к руинам селения, к останкам своего дома. Пожар уже утих, одни угли остались, но рухнувшие стропила еще тлели, и в слабом свете догорающего пламени можно еще было что-то разглядеть. Подойдя поближе, Хачиро едва не споткнулся обо что-то бесформенное — поначалу он даже подивился: откуда бы здесь груде тряпья взяться? А потом всмотрелся, упал на колени и припал окровавленной щекой к холодному уже телу матери. Дрожащими пальцами он снова и снова гладил ее лицо, волосы и рыдал первыми в своей жизни взрослыми слезами, слезами боли, бессильного гнева и невосполнимой утраты.
Ночь, казалось, не кончится никогда, но наконец все-таки рассвело, и Хачиро спустился к ближней речке, чтоб напиться и умыться. Склонился над водой и, охнув, отпрянул в ужасе. Принял на миг собственное отражение за призрак неупокоенный! Да ведь и было с чего — очень уж страшное лицо в мутноватой речной воде отразилось: под спутанными волосами — сплошь засохшая кровь, синяки да ссадины. До Хачиро дошло: повезло ему. Мальчишку, лежавшего в бесчувствии, сровнявшие его деревню с землей солдаты приняли за мертвого. Чудом уцелел, не иначе!
Сколько лет прошло — а Хачиро до сих пор не знает, чьи воины то были, на чьей стороне сражались, по чьему приказу беззащитных крестьян перебили? И за какую вину? Может, и вовсе ни за что?
А тогда — погибли отец, матушка и братья Хачиро, бесследно исчезли сестры, сгорело селение, ни единой живой души на пепелище не осталось. Истерзанный мальчишка попытался укрыться в горах, там-то вскорости и наткнулись на него вольные молодцы из шайки господина Куэмона. Добивать не стали. С собой взяли, в лагере выходили. Поначалу работать на них заставляли, а потом как-то привязались к пареньку и взяли его в «младшие братцы»
[24]
. Надеялись вырастить из паренька настоящего гостя с рек и озер, отчаянного и безжалостного, но до сей поры пока не сильно в том преуспели.
Хачиро вздохнул. С детства учили его: страшнее бандитов никого на свете нет, а ныне разбойники — семья его единственная, и даже обязанности свои у него есть — по большей части информацию передавать. Читать и писать ни Хачиро, ни сам господин Куэмон, ясно, не умели, так что приказы и наводки передавались на словах, чаще всего — на воровском жаргоне, обычному человеку непонятном. И во что его, спрашивается, жизнь подлая втянула, отчего у него карма такая паршивая? Неужто, снова и снова спрашивал себя парнишка, он в прошлой жизни какое-то ужасное преступление совершил и теперь расплачивается за него столь жестоко? А впрочем — да ну их совсем! Хачиро снова ускорил шаг.
Дойдя до родника, юноша окинул взглядом бескрайние заросли вокруг и невольно просветлел душой, заулыбался. Уж очень весело журчала вырывавшаяся из земли и бежавшая по камушкам свежая, прозрачная водица! И впрямь — чего кукситься? Ест Хачиро каждый день досыта, саке запивает, а остался бы крестьянином — так и не факт, что с голоду бы не пух. Аой опять же… красивая… Нет уж. Конечно, «младшему братцу» в шайке нелегко приходится, а вольные молодцы — народ крутой, на расправу скорый. Но если вдуматься, жизнь бандитская вовсе даже не плоха!
Хачиро опустил кадушку в ручей, набирая воды, и случайно глянул вниз, себе под ноги. Глаза его так расширились — чуть из орбит не вылезли. На несколько секунд изумленный, перепуганный паренек застыл, точно парализованный. Бежать — ноги не слушались. Кричать, звать на помощь — горло свело. Наконец первый ужас прошел. Хачиро бросил кадушку и, сверкая пятками, во всю мочь припустил к лагерю, оглашая воздух громкими воплями.
Примерно через четверть часа он вернулся к ручью — но не один, а с подмогой. Вольные молодцы веселились вовсю — шумели, гоготали, отпускали непристойные шуточки. Один из разбойников, постарше, крепко держал бледного трясущегося Хачиро за руку. Подойдя к роднику, он подтолкнул парнишку вперед. Сказал грубо, но усмешливо:
— Ну, придурок, показывай! Где видал?
Хачиро ткнул пальцем куда-то вниз, прямо в липкую грязь на берегу ручья:
— Вон они…
Сбившись в кучку, бандиты с интересом уставились в указанном направлении. Там, на размокшей черной земле, и впрямь явственно виднелись глубокие следы какой-то гигантской твари. Смех враз прекратился. Шуточки тоже.
— Ишь ты, — нарушил неловкое молчание один из разбойников, — кабы не такие громадные были — как есть птичьи! Вон спереди три когтя, а сзади — шпора.
— Может статься, ящерица?
— Ты когда-нибудь такую ящерку встречал? Каждый след — с локоть мой длиной, не меньше!
— Ха, умный ты наш! Может, ты когда птаху такую видывал?
— Ох, братья… Кто-нибудь раньше следы дракона видал?
— Драконьи следы? Братец, да ты мне покажи, кто когда-нибудь живого дракона видал! Может, мать твоя за девять месяцев до того, как ты родился? Не болтай, противно!
— Это я-то болтаю?! Ах ты, сукин сын, шлюхино семя, помет собачий! Ты, скажешь, в жизни своей паскудной следы такие видал? Точно, дракон! Кому еще быть?
— Братья, да послушайте вы! Кто-нибудь следы каппы видел? Может, каппа это?
— Каппа? Заткнись, не ври, что ни попадя! Это какой же рост у водяного, по-твоему, чтоб такие громадные ноги иметь?!
— А ты откуда знаешь? Может, у капп как раз ноги огромные!
— Чтоб вас демоны взяли. Драконы проклятые, каппы паршивые. Что тут за хрень, братья?
— Погодите. Следы из леса тянутся. Там хвойных иголок да листьев — немерено, вот ничего и не видать. А чего? Боги мне свидетели! Тварюга эта ж тоже пить хочет! Спустилась, значит, к роднику, напилась да снова в лес умотала. Во! Сюда глядите! Прав я иль нет? Прямо на твердой земле нет уж никаких следов!
— Все. Атас. Сюда главный идет, господин Куэмон. Ща спросим. Он умный. Может, знает.
Куэмон без церемоний растолкал своих парней локтями. Заговорил не сразу, лениво:
— Одурели. Со шлюхой повозились. Обабились! Что за позорище? Щенка сопливого наслушались?! Трусы проклятые! Дура вам байки травит, «младший братец», паршивец, добавляет! Уйду. Брошу вас. Была радость с кучей молокососов связываться, дела с ними делать!
— Старший братец! Да ты сам погляди! Хачиро ж ничего не поблазнило! Вон они — следы-то!
Куэмон неторопливо прошествовал к ручью. Сначала взглянул на следы с великолепной небрежностью, потом — дошло! — так и впился в них взором. Смотрел. Хмыкал. Кусал губы. И смотрел снова.
Бандиты молча сгрудились вокруг предводителя. Наблюдали. Ждали. Наконец один из них — сплошь покрытый татуировками лихой парень, не боящийся ни богов, ни демонов, ни стражников, — не выдержал:
