Замок — мягко говоря, ничего особенного. В точности похож на все прочие — дощатый пол и каменный фундамент из гигантских валунов. По этому поводу между полом и фундаментом — подвал изрядных размеров, в самый раз там прятаться. А ежели добавить еще, что доски пола друг к другу лишь пригнаны, но не прибиты, — сразу становится ясно: есть где пересидеть и откуда незаметно попасть в дом, было бы таковое желание. Желания же у Кадзэ не отнять. А еще ему известно: учитель Нагахара допоздна засиживается, все повторяет наизусть тексты, которые боится позабыть. Самое время приходить к нему глухими ночами, когда все прочие обитатели замка уже третий сон видят.
Конечно, учитель Нагахара уже умирает, с этим не поспоришь. Но похоже, появления Кадзэ вновь и вновь вдыхают в него искру жизни — вспоминает то, чему учил десятилетия назад… Зачем это Кадзэ? Очень просто: он и впрямь учится. Узнает все больше о том, какой была Япония века и века назад. Вот ведь странно — и ели-то здесь, оказывается, когда-то не рыбу и моллюсков, а сплошь мясо да птицу; и буддизм вовсе не считался главной религией; и люди принимали ванну много реже, чем нынче; и благородные дамы не сидели, избавленные от грубости мужских взоров, на женской половине дома; словом, и верили, и жили, и чувствовали люди совершенно иначе!
Стало быть, что ни ночь, дожидался Кадзэ нужного времени, а после быстренько пробирался через подвал к коридору, ведущему в покои учителя Нагахары. Убедившись, что все тихо и спокойно, отодвигал пару досок пола и поднимался в сам коридор. Потом, конечно, заново сдвигал доски — кому ж надо, чтоб видно было — в замок кто-то проник! И лишь убедившись, что не оставил следов, самурай раздвигал седзи и тихонько спрашивал, вот как теперь:
— Почтенный учитель, вы не спите?
— Не сплю.
До чего же слабый, надтреснутый голос у Нагахары! Войдя, Кадзэ сразу увидел: старый ученый съежился на футоне. В комнате — тьма непроглядная… впрочем, на кой вообще свет слепому человеку? Однако глаза Кадзэ очень скоро привыкли к почти полной тьме, разбавленной лишь жалкой полоской света, доносившегося из щели неплотно задвинутых седзи. Лицо у старика, увидел он, нынче было совсем измученное.
— Кажется, я сегодня не вовремя, учитель? — шепнул Кадзэ.
— Чушь! — ответил старик сварливо. — Вы, мой мальчик, просто предлога ищете, дабы уклониться от предстоящих занятий и сбежать развлекаться с приятелями! Входите и садитесь. Да поживее!
— Учитель, — мягко сказал Кадзэ, — вы, видно, позабыли? Я — самурай Мацуяма Кадзэ, ваш взрослый друг, а вовсе не один из ваших юных учеников.
— Мацуяма? Мацуяма? Странная фамилия… Так вы — не мой ученик?
— В известном смысле я, несомненно, ваш ученик. Помните? В последние несколько вечеров вы изволили рассказывать мне об эпохе принца Гэндзи.
— Что? Вы «Повесть о Гэндзи» в виду имеете? Желаете, чтоб я пересказал ее вам наизусть?
— Нет, учитель. Я просто надеюсь, что вы соблаговолите поведать мне еще что-нибудь о том времени.
— О времени Гэндзи? И что же именно?
— Вчера, если помните, вы, учитель, изволили рассказывать мне о том, как принц Гэндзи отправился на свидание с возлюбленной. Итак?
— Принц Гэндзи? На свидание? Ах да! Как вы, вероятно, помните, то был четырнадцатый день месяца, а значит, принц не мог просто так посетить ту, что на сей раз покорила его пылкое сердце. Посему он направился сначала в дом своего доброго друга, То-но-тюдзе, и прогостил какое-то время у него. Лишь после этого направил принц свои стопы к дому прекрасной дамы.
— Да, но откуда ему было знать — когда, зачем и куда ехать?
— Как — откуда?! Разумеется, из книги! Он просто посмотрел в книге… Теперь у нас совсем другие календари — в них отмечены дни празднеств, дни постов, названия месяцев… В те же времена в календарях отмечались дни, благоприятные и неблагоприятные для определенных направлений. Да и таблицы особые существовали…
— Слушайте, учитель, а как насчет призраков? Насчет неупокоенных душ на дорогах? Помните, вы рассказывали недавно? Об этом-то люди откуда знали? Тоже из книг?
— Из книг можно узнать обо всем, что есть на свете, — отвечал старик с неожиданной живостью. — В известной степени книги и сами напоминают призраков — ведь люди, написавшие их, говорят с нами через много веков после своей смерти. Но к чему молоденькому юноше вроде вас забивать себе голову такими грустными вещами, как призраки? И вообще — не пытайтесь перевести разговор. Лучше прочитайте-ка наизусть стихи, выучить которые я вчера задал вам на дом!
— Простите, учитель! Вы снова забыли. Я — самурай Мацуяма. Никаких стихов на дом вы мне задавать не изволили.
— Так вы не мой ученик? Но тогда… — растерянно протянул слепец, а потом тихо мучительно застонал.
— Учитель?! ― тревожно вскинулся Кадзэ. Протянул руку и в темноте осторожно нашарил пальцы старика — слабые, тонкие, как прутики, и хрупкие, словно сухие осенние листья. — Вам нехорошо, учитель?!
— Нет. Просто… — Голос слепого ученого с каждой секундой становился слабее. Дыхание его сделалось трудным, прерывистым.
— Учитель, мое присутствие вас утомляет. Я пойду.
— Нет-нет, не уходите. Я так странно себя чувствую… точь-в-точь как тогда…
— Как когда, учитель?
Старик вздохнул. Лица его в темноте было не разобрать, но в голосе явственно звучало удовольствие, а не боль.
— Ах, Фудзи-сан
[41]
на рассвете… Какая красота! Никогда я не видел столь прекрасного зрелища!
Кадзэ решил — старика явно опять заносит. Впрочем, приятно прислушиваться к его голосу, вдруг прозвеневшему неожиданной силой.
— Взгляните, мой мальчик! Видите ли вы, как восходящее солнце постепенно окрашивает снег алым? Видите? Вот уже запылала багряным пламенем вся вершина, словно одетая в пунцовый шелк!..
Дрожащим пальцем слепой ученый указывал куда-то в темноту. Кадзэ понимал: его посетило видение. Мысленное зрение, даруемое памятью, — единственная услада в мире вечного мрака. Можно утратить обычное зрение, но глаза души пелена слепоты затянуть не в силах.
— Какая красота! Видели ли вы когда-нибудь что-то подобное?
— Никогда, учитель, — с чувством отвечал Кадзэ.
— Не прекрасно ли, что нам хоть изредка доводится лицезреть такую красоту?
— Прекрасно, учитель!
Старенький ученый вновь прерывисто вздохнул. Иссохшая, морщинистая рука бессильно упала на футон.
— Учитель!!! — Как ни старался Кадзэ держать себя в руках, в голосе его явственно звучали боль и сострадание.
— Да. Хоть раз в жизни пережить встречу со столь несравненной красотой — великая радость, — прошептал старик еле слышно. — Теперь я могу умереть. Я счастлив!
