И вот теперь Персиваль, такой добрый, заботливый друг, шагнул вперед, говоря:
— Вы ничему не помешали, доктор Ротье. Как показывает моя скрипка, убранная в футляр, на этот вечер мы уже кончили музицировать.
Александр поглядел на него с немой благодарностью.
— Ты ведь скоро опять придешь, Персиваль, провести со мной вечер? — сказал он робко.
— Разумеется, разумеется, мой друг. — Персиваль взял футляр со скрипкой. — Но сейчас я должен вас покинуть. Видите ли, я обещал моей экономке, что не задержусь допоздна. Она боится, — объяснил он Пьеру Ротье, — как бы я не схватил простуду даже в теплый погожий вечер вроде этого. Она опасается, что наблюдение звезд — пристрастие противоестественное, веря, подобно древним, что кометы, в частности, несут с собой смерть и моровые язвы, и только сумасшедшие решаются их изучать.
— Быть может, она права, — сказал Ротье так тихо, что Александр подумал, что неверно его расслышал.
Персиваль застегнул плащ и повернулся к двери. Под взаимные любезные заверения Александр проводил его вниз. Затем поспешил назад в свою гостиную.
Ротье стоял у открытого окна, глядя туда, где вечернее солнце еще медлило над деревушкой Кларкенуэлл. Он обернулся к Александру.
— Мне не следовало беспокоить вас без предупреждения, — сказал он коротко. — Но Гай настоятельно просил меня заехать за вами. Сестра рассказала ему о вашем интересе к исчезнувшей звезде. Гай чувствует, что с вашей помощью сумеет определить ее путь с большей точностью, а возможно, и увидеть ее еще раз.
Сердце Александра бешено стучало.
— Так молодой человек оправился от своего недуга?
И вновь Ротье поколебался.
— Он здоров, во всяком случае — сейчас. Так вы поедете? Меня внизу ждет карета.
— Конечно, поеду, — быстро сказал Александр. — Но ведь вы тоже астроном, доктор Ротье? — Он кивнул в сторону мерцающего вечернего неба. — Сейчас середина лета, и часы темноты кратки. Вы, конечно, знаете, что для таких наблюдений это время года самое трудное.
— Я знаю. — Ротье как будто волновался. — Но мы не можем позволить себе ждать. У нас нет времени ждать. Если предположения Гая о пути этого небесного тела верны, то вполне вероятно, что еще до истечения месяца оно настолько приблизится к солнцу, что станет невидимым…
Пока он говорил, его голос становился все напряженнее.
— Как наблюдатель я особым умением не обладаю, — сказал Александр все еще с тревогой. — Боюсь, я не оправдаю вашей веры в меня. И вы во мне разочаруетесь.
Ротье сказал торопливо и с большой теплотой:
— Любезный сэр, разве наши наблюдения звезд не представляют собой историю смелых усилий и постоянных разочарований, причем последние всегда превалируют над первыми? Вспомните Галилея, вспомните Кеплера, разве их сердца не разбились в постоянных поисках недостижимого, не так ли? И все же… каждый астроном живет надеждой в жажде, подобно Гершелю, открыть в небесах нового странника или новую странницу, раскрыть человечеству новые тайны. А Гаю так необходимо во что-то верить… — Он помолчал, а потом заключил уже спокойнее: — Как, возможно, и всем нам. Мы нуждаемся в вас.
Александр сказал:
— Я сделаю все, что смогу.
— Благодарю. — Ротье пожал руку Александра. — Благодарю вас. — Он пошел к двери и тут же внезапно обернулся. — Прежде чем мы отправимся в путь, еще одно небольшое дело. Вы сумели отослать мое письмо?
Александр закивал.
— В то же утро после того, как вы побывали у меня, я доставил его в Королевское общество для отправки, запечатав в одном конверте с моим собственным.
Ротье перевел дух.
— Я крайне вам благодарен, — сказал он.
Александр объяснил Дэниэлю, куда он едет, и вместе с доктором спустился вниз. Их шаги потревожили Ханну. Они услышали, как она подняла голос, настойчиво повторяя свои истертые слова. Затем они услышали, как ее дочь устало пеняет ей, и голос Ханны стал протестующе пронзительным, почти визгливым, когда вместе с Исаией она стенала, что нигде не обрести мира.
— «Нечестивым же нет мира, говорит Господь…»
Когда они проходили мимо ее комнаты в смраде мочи и запачканной одежды, шаги Александра замедлились, и он заметил, что Ротье тоже почти остановился. Александр сказал быстро:
— В душе она хорошая женщина.
— Быть может, — сказал Ротье, — в душе мы все когда-то были хорошими. Возможно, этой женщине улыбнулась удача в том, что благодаря своему безумию она такой и осталась.
Солнце заходило. Каретой правил располосованный шрамом Ральф, но Александр в обществе Ротье чувствовал себя в полной безопасности, пока они катили по пыльным лондонским улицам к Кенсингтонскому тракту, а затем через пустующий парк, где великаны-деревья, смыкая могучие ветви в арки, рассекали молочные сумерки, загораживая загорающиеся звезды. Продолжая свой путь на запад, они говорили об открывшемся великолепии Веги в Лире, о Лебеде с его Денебом, его алмазной звездой и об Орле с Альтариом, сверкающем на юго-востоке. Александр уже решил, что об этом визите ничего Джонатану не скажет. Монпелье заслуживают его лояльности, а не предательства.
Всю свою жизнь Александр ощущал себя исключенным из нормальных человеческих отношений. Всю жизнь от других людей его отгораживал барьер, проломить который удавалось лишь с помощью избытка вина или музыки, но затем к нему вновь возвращалось одиночество. И потому он перестал завидовать другим за легкость их таланта к товарищескому общению, за их разговоры, привлекавшие к ним собеседников, и находил утешение в своей работе, в своих занятиях и в потребности в нем Дэниэля, согревавшей сердце.
Но теперь, чувствовал он, барьер был сломан. Эти люди избрали его в друзья, ему предстояло стать членом их кружка. «Мы нуждаемся в вас…»
Тревожило его лишь одно: он знал, что письмо Ротье не было отправлено так быстро, как он желал бы. Александр, явившись со своим пакетом в Сомерсет-Хаус, где помещалось правление общества, наутро после ночного визита Ротье, узнал, что заграничная почта на следующий день вопреки обыкновению отправлена не будет из-за каких-то формальностей, связанных с возобновлением права общества на франкирование почтовых отправлений. И потому, уведомили Александра, его пакет с бумагами будет дожидаться отправки примерно с неделю.
Тогда Александр огорчился, но теперь он почувствовал, что нет никакого смысла расстраивать доктора из-за такой мелочи. Ведь рано или поздно письмо будет доставлено по адресу, а только это и важно.
Ротье нуждается в нем. Они все нуждаются в нем, и он поможет Гаю в поисках Селены. Александр сиял радостью такой же светлой, как вечерние звезды.
Отъезд Александра был замечен Абрахемом Лакитом, который прохлаждался в «Голове быка» в Кларкенуэлле. Собственно говоря, Лакит провел вечер, наводя справки о сводном брате Джонатана Эбси, брате, без которого Эбси, как он подозревал, предпочел бы обойтись. И чуть ли не самым интересным, решил Лакит, оказалось то, что он не был единственным в последние дни, кто задавал вопросы об Александре Уилмоте. Он припрятал это обстоятельство в уме на будущее и как раз на закате, выходя из «Головы быка», увидел, что возле позорного столба на выгоне остановилась карета. Из нее вылез мужчина и целеустремленно зашагал по проулку, который вел к дому Александра. Лакит, отступивший в тень, сразу же его узнал. Французский доктор из «Ангела», проживающий на Игл-стрит. Доктор, которого Джонатан поручил ему проверить в ту ночь, когда напали на цветочницу.
