Палач подошел к жертве, в ужасе вращавшей вылезшими из орбит глазами, и вылил на несчастного ведро воды. В промозглом помещении узник моментально посинел и покрылся гусиной кожей. Такой варварский, но весьма распространенный способ призван был лишить узника воли.
Затем палач вставил в рот Хорька кожаную воронку, а помощник, у ног которого стояли восемь котелков с водой, плотно зажал ему ноздри. Схватив один из котелков, он стал опорожнять его в воронку.
Луи с ужасом наблюдал, как живот узника раздувается до невероятных размеров, издавая при этом совершенно невероятные звуки. Возможно, узник дал бы показания и без этой жестокой процедуры, но по правилам его следовало сначала подвергнуть пытке, а потом допросить. То есть пытка предваряла допрос. Так решил Лафема, полагавший, что после пытки узник станет значительно разговорчивее. Тем более что несколько дней назад на предварительном допросе Хорек уже выдержал пытку холодной водой и ничего не сказал.
Опорожнив два сосуда, тюремщики отвязали узника и помогли ему сесть, дабы он смог перевести дух. Пленник все сильнее стучал зубами, а кожа его совершенно посинела.
Судья продолжил:
— Вас арестовали, когда в трактире вы расплачивались поддельными экю. У вас дома также обнаружили фальшивые монеты. Откуда они у вас?
— Я… я… уже говорил… — задыхаясь, произнес узник, — я нашел… мешок с экю… вечером… в переулке… не знаю, откуда они взялись.
Судья вопросительно посмотрел на Гастона и Лафема. С видимым удовлетворением Лафема приказал палачу:
— Продолжайте, господин Гийом, еще два котелка…
Луи не выдержал.
— Нельзя ли мне допросить узника? — обратился он к гражданскому судье.
Мгновение поколебавшись, тот с недовольной миной кивнул в знак согласия. Разумеется, мы только потеряем время, думал он, но, говорят, Луи Фронсак — в милости у Мазарини, а потому лучше с ним не связываться.
Шевалье де Мерси обратился к узнику:
— После ареста вас допрашивал комиссар дю Фонтене?
— Да… сударь.
— Вы знаете, что потом случилось?
По-прежнему дрожа всем телом, узник покачал головой.
— Комиссара убили, — продолжил Луи равнодушным тоном, — и полагаю, те самые люди, что вручили вам фальшивые экю. Если бы монеты валялись на улице, никто не стал бы убивать комиссара. Бабен кое-что обнаружил, а что — мы вскоре узнаем. Вы же стали соучастником преступления, и комиссар убит отчасти по вашей вине. Так что не надейтесь отделаться несколькими годами галер. В лучшем случае вас колесуют или четвертуют на Гревской площади, а в худшем сварят живьем в кипящем масле, как варят фальшивомонетчиков. А раз вы стали виновником гибели королевского офицера, вас не только приговорят к наиболее мучительной казни, но и подвергнут специальному допросу с применением испанского сапога.
— Но… я ни в чем не виноват. — Услышав о грозящих ему мучениях, узник устремил на палача безумный взгляд.
Луи невозмутимо пожал плечами:
— Тем хуже для вас! Кто-то должен ответить за все, и этим человеком, видимо, будете вы… Но если вы нам все расскажете, полагаю, господин Лафема согласится освободить вас после нескольких месяцев заключения…
На лице Лафема промелькнуло изумление, но он сразу понял, куда клонит Луи. Уголовный судья и палач нахмурились, выражая свое неодобрение. Особенно палач, которому платили за каждый допрос, и освобождение узника от пытки означало для него потерю законного гонорара.
Но колебался Хорек недолго: приняв притворно смиренный вид, он начал торг:
— Значит, коли я признаюсь, меня больше не будут пытать, а потом освободят? Вы мне обещаете?
— Я вам обещаю, — скрипучим голосом сурово подтвердил Лафема.
Он торопился покончить с этим делом: сегодня его ожидало еще несколько допросов.
— Дда… я вв… вам верю…
Стуча зубами от холода, подыскивая слова и запинаясь, узник продолжил:
— Я и вправду не нашел этот мешок… Мне его дали… Но я толком не знаю… Раз в месяц меня вызывали… чтобы привезти в Париж телегу, груженную… бочками с вином… и каждый раз мне давали десять экю фальшивых и два настоящих…
— Куда вы доставляли бочки? — спросил Лафема.
— В дом, где находится склад. Могу вам показать.
— А где вы брали груз?
— На Монмартре. Возле трактира… Обычно меня предупреждали накануне. Это вино с местных виноградников, так мне говорили, — извиняющимся тоном произнес он. — Вот и все, больше я ничего не знаю, готов поклясться на Евангелии.
Знаком подозвав Гастона, судью и Луи, Лафема отвел их в сторону.
— Что будем делать? Склад и трактир, без сомнения, всего лишь перевалочные пункты. Так что мы не слишком продвинулись в наших поисках. А вы что по этому поводу думаете?
— У меня есть идея, — объявил Гастон, довольный допросом, ибо наконец-то у него появилась собственная версия. — Но сначала позвольте мне задать ему еще несколько вопросов.
Магистраты вернулись к узнику.
— Когда была последняя поставка? — спросил комиссар.
Узник задумался.
— За три дня до моего ареста… да, именно за три дня.
— Значит, максимум три недели назад?
— Выходит, что так…
— И к вам обращались каждый месяц… следовательно, ближайшая поставка будет через неделю?
— Ну… похоже, да.
Гастон был явно удовлетворен. Поколебавшись мгновение, он продолжил:
— Послушайте, Хорек… я готов освободить тебя… вчистую… но при одном условии. Ты возвращаешься к себе, живешь, как прежде, а если к тебе станут приставать с расспросами, скажешь, что тебя отпустили из-за недостатка улик. А я приставлю к тебе своих людей. Как только тебе сообщат об очередной поставке вина, ты нас предупредишь. А дальше не твоя забота, дальше действуем мы. Только прежде ты нам покажешь трактир и склад. Идет?
— А то нет… А меня точно отпустят?
Конечно же он им не верил.
— Немедленно отпустят. Но если ты попытаешься нас предать, тебя ждет колесо. Не забывай, мы будем за тобой следить.
По-прежнему дрожащий узник усиленно закивал, давая понять, что он согласен. Гастон посмотрел на Лафема, и тот движением руки приказал палачу отвязать мошенника. Все вышли из камеры; узника повели в канцелярию. После соблюдения необходимых формальностей узника обсушат, оденут, посадят в закрытую карету и повезут, куда он укажет, то есть в подозрительный трактир и на склад. Принимая во внимание важность дела, с ним поедут Гастон, Лафема, уголовный судья и секретарь суда. Луи решил, что ему не обязательно сопровождать друга: будничная полицейская работа нисколько не интересовала кавалера ордена Святого Людовика. Гастон заверил его, что как только появятся какие-либо результаты, он непременно сообщит ему о них, и Луи отправился домой.
