Выражение, появившееся на лице Дре д'Обре, свидетельствовало о его явном несогласии с позицией кардинала.
Итак, начинается всеобщая чистка, подумал Луи. Мазарини станет полновластным хозяином, но по-своему — не будучи палачом, каким стал бы новый Ришелье. Какая неожиданная развязка, какой блистательный триумф! И все это благодаря ему, Фронсаку. Несмотря на стыд, горечь и печаль, Луи неожиданно ощутил прилив гордости. И гордость придала ему смелости.
— Ваше высокопреосвященство, если бы я мог разделить с вами ваше торжество, я бы обратился к вам с просьбой, — проговорил он.
— Обращайтесь непременно, — ответил Мазарини, пребывавший в прекрасном расположении духа.
— Жизнь за жизнь, — торжественно произнес Фронсак, раз водя руками. — Я выдал вам Анну Дакен, и в обмен я прошу другую жизнь.
— Что это значит? Ничего не понимаю! — нахмурился Летелье.
Не глядя в его сторону, Луи продолжал, обращаясь исключительно к кардиналу:
— В тюрьме Шатле сидит женщина, также отравившая свое го супруга. Однако, по мнению Гастона де Тийи, у нее были для этого веские причины. Он вам их сообщит. Я прошу для этой женщины королевского помилования и прошу освободить ее. Ее имя Марсель Гюоши.
Воцарилась тишина, тяжелая и враждебная. Дре д'Обре в изумлении взирал на Луи. Кардинал, вручавший ему бразды правосудия, всегда учил его, что виновного нельзя отпускать никогда.
— Это невозмо… — начал было он.
Мазарини резко оборвал его:
— Сударь, я жалую эту милость шевалье. Проследите за освобождением названной им женщины.
Побежденный, гражданский судья склонился в почтительном поклоне.
Министр подошел к окну и взглянул на улицу.
— Что вы теперь намереваетесь делать, шевалье? — спросил он.
— Жениться, родить много детей и жить в своем замке, ваше высокопреосвященство.
— Предлагаю вам должность офицера при моем дворе. Вы нужны мне.
Не зная, как выразить свою мысль, Луи медлил, подбирая нужные слова.
— Монсеньор, я был горд и счастлив служить вам, служить королю. Но я не создан для такой жизни. Целый месяц я дрожал от страха и теперь жажду только покоя. Возможно, позже я с радостью приму ваше предложение. Сейчас же я ни на что не претендую и хочу всего лишь мирно жить со своей супругой.
Стоя у окна и продолжая глядеть на улицу, Мазарини не ответил. Мишель Летелье и Антуан Дре д'Обре смотрели на Фронсака сурово и неодобрительно: от таких предложений не отказываются, читалось на их лицах. Ришелье давно бы арестовал упрямца за отказ!
Молчание длилось пару минут.
Потом Мазарини повернулся: на лице его играла ироническая усмешка, в глазах поблескивали лукавые искорки.
— А ведь, говоря по чести, вы правы, Фронсак! Если бы я мог, я бы поступил точно так же.
И, сев за стол, он взял перо, что-то написал и вручил бумагу Фронсаку:
— Отнесите это моему секретарю, шевалье. Желаю вам удачи. А напоследок позвольте дать вам совет: будьте осторожны с Фонтраем. Теперь вы его должник, и ваш долг может быть оплачен только кровью.
Луи покачал головой, а потом грустно, словно о чем-то сожалея, произнес:
— Нет, ваше высокопреосвященство… Я ему ничего не должен…
Высокопоставленные лица в недоумении переглянулись.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил Летелье. — Вы считаете, Фонтрай будет доволен, что вы — и мы! — расстроили его планы и лишили его очаровательной любовницы? Анна Дакен такая красивая…
Луи пребывал в нерешительности. Он не хотел об этом говорить, но отступать было некуда. Наконец, выбирая слова, он принялся объяснять:
— Видите ли, Анна Дакен действовала как из-за любви, так и из собственного интереса. Она хотела выйти замуж на Фонтрая и стать маркизой. Для нее и ее брата это стало бы неслыханным возвышением. Но Луи д'Астарак принадлежит к старинному семейству Лангедока, и он никогда бы не согласился на мезальянс; даже для такого бунтаря, как он, брак с женщиной, которая спала с кем попало и отравила собственного мужа…
— Вы хотите сказать, что он не любил ее? — удивленно прервал его Летелье.
Луи посмотрел на него невидящим взглядом:
— Нельзя любить все человечество и одновременно конкретного человека. Фонтрай сделал выбор в пользу человечества.
— Он никогда не полюбит женщину. — И грустно вздохнул. — Фонтрай с самого начала решил избавиться от Дакен и ее брата. Но как? Если он убьет одного, оставшийся в живых заподозрит его и донесет; убить двоих сразу после смерти мужа означало вызвать новое полицейское расследование, а ему не хотелось лишний раз привлекать внимание полиции к своей персоне. Тогда он и воскресил Живодера. Помните, новый Живодер, в отличие от прежнего, часто убивал свои жертвы. Продумывая интригу, Фонтрай с самого начала предполагал убить нескольких женщин, чтобы скрыть истинную цель: когда король умрет, Живодер уберет Анну Дакен! Она станет очередной его жертвой, и не более того. Брат Анны не заподозрит Фонтрая и не начнет собственное расследование. Напротив, убитый горем, он наверняка уедет в провинцию, откуда уже не вернется. Впрочем, обезумевший от горя брат может сгинуть и в Париже. Таким образом, все свидетели убийства короля будут убраны, а Фонтрай останется в стороне.
Луи повернулся к Летелье:
— Помните, что ответил мне маркиз при Рокруа, когда я похвалили его изобретательность? «О, это слабо сказано!» Да, создание Живодера — действительно умопомрачительный способ избавиться от ставшей неудобной для тебя женщины! — И он продолжил: — Когда Фонтрай решил, что я обо всем догадался, и узнал, что Живодер умер в тюрьме, он изменил план. Согласно новому плану, мне предстояло исчезнуть первым, а потом он устранил бы брата и сестру. Но я выбрался из его ловушки, а он узнал, что я ничего не понял, и оставил меня в покое — до тех пор, пока я не докопался до истины. К несчастью, я проговорился Анне, и с тех пор она перестала доверять своему любовнику; более того, она не скрыла от него своих подозрений, и он стал готовить ей новую западню, но какую — этого мы уже никогда не узнаем. Теперь, когда его замыслы раскрыты, Анна Дакен ничего не значит для Фонтрая, тем более что заговор Важных провалился. Анна всегда была лишь орудием в его руках. Вот почему я не являюсь его должником, и он не потребует с меня платы за кровь Анны Дакен. Напротив, я оказал ему услугу, и он должен быть мне за нее признателен!
Все словно завороженные смотрели в рот Фронсаку, ловя каждое его слово. Когда он завершил рассказ, и воцарилась тишина, Луи поклонился и задал еще один вопрос, давно вертевшийся у него на языке:
— Ваше высокопреосвященство, вы будете судить Бофора?
Министр поджал губы и прикрыл глаза, уподобившись большому, сытно пообедавшему коту.
— В глазах общества Бофор виновен, и я не стану добавлять к его ошибкам еще и суд, который мог бы — кто же знает? — оправдать его!
