— Нужно бежать, мсье, — объявил Гофреди. — Если останемся — погибнем. Письмо, которое дал вам мсье де Лион, несомненно, содержало инструкции против нас. Маркиза, должно быть, уже наняла нескольких головорезов, и сегодня вечером мы окажемся в их власти. И на помощь нам никто не придет!
— А вдруг Бреш ошибся? Я должен знать наверняка, — сказал Луи. — Пойдем в кармелитскую церковь, скоро вечерняя служба.
Монастырь был в нескольких шагах. Церковь имела портик в пять туазов шириной, который открывался на Гранд-Рю. Они вошли. Неф был поперечным, то есть находился под прямым углом к хорам. Вероятно, было еще рано, церковь оказалась пуста. Они пересекли неф и дошли до больших яслей, установленных к Рождеству, а затем направились в прилегающую внутреннюю галерею. Она была двухэтажной, с парными мраморными колоннами на первом этаже, поддерживающими аркады.
Луи заметил двух монахов, которые вели негромкий разговор, и подошел к ним.
— Отец мой, — обратился он к более пожилому, устремившему на него вопросительный взор, — я в вашем городе только проездом, но хотел бы сделать пожертвование вашей церкви, для ваших бедняков.
— От имени наших прихожан благодарю вас, сын мой.
Луи вручил ему четыре золотых экю с солнцем и добавил:
— Я католик, искренне почитающий Деву Марию, отец мой. Живу недалеко отсюда, у мадам д'Астарак, которая, увы, хоть из моей семьи, но приняла гугенотскую веру. В обмен на этот дар помолитесь за спасение ее души.
— Изабо де Кастельбажак могла бы стать святой женщиной, если бы покаялась, наконец, в своих заблуждениях, — сурово ответил священник. — Однако я вознесу молитву, чтобы Господь наш просветил ее.
— В Париже мне довелось встретиться с ее братом, — вставил Луи.
Второй монах поморщился:
— Луи д'Астарак, виконт де Фонтрай и маркиз де Мартан! Мы здесь его совсем не видим. Этот человек не верит ни во что! Любая религия для него враг, а не утешение. Но не отец его в том виноват. Барон де Фонтрай, сенешаль Арманьяка, братья его и сестры были протестантами, однако в 1618 году супруга его Маргарита де Монтескье и ее сестра обратились в католичество. Сенешаль сделал то же спустя несколько дней. Увы, сын Астарака отказался отречься. Две его сестры какое-то время колебались, затем Изабо вышла замуж за гугенота и укрепилась в своей ложной вере.
— Я знаю, отец мой, все это весьма печально. Помолитесь же за ее спасение.
Луи осенил себя крестом, еще раз поклонился и вновь вошел в церковь. Гофреди по-прежнему неотступно следовал за ним.
Теперь, когда первый шок прошел, Луи обдумывал последствия этого открытия.
Итак, Юг де Лион заманил его в ловушку! Секретарь Мазарини всегда был сообщником маркиза де Фонтрая! Он подло изменил своему господину и благодетелю! Означало ли это, что Луиза Муайон и ее братья также служили маркизу? Очень вероятно… Вместе с тем она, без всякого сомнения, спасла жизнь и ему и Гастону. Стало быть, она могла и не знать о предательстве Юга де Лиона.
А вдруг она работает на голландских протестантов? Фонтрай действовал в пользу Испании, и Луи вспомнил, что Бриен сказал ему: Голландия и Испания желали заключить сепаратный мир, пусть даже и за счет Франции.
Луи проклял свою слепоту! Он заподозрил даже этого беднягу Шарля де Бреша, который только что, — конечно, сам того не зная, — открыл ему истину!
— Мы угодили в западню, друг мой, — сквозь зубы сказал Луи, выходя из церкви, — а уехать не можем, пока мсье де Ферма не передаст мне памятную записку о своем коде. Сегодня вечером мы запремся в нашей комнате. Приготовь оружие: несомненно, ночью на нас нападут!
14
Декабрь 1643 года
Пока Луи Фронсака швыряло из стороны в сторону на дорогах Франции, словно пробку в штормовых волнах, Гастон де Тийи пытался угадать, каким образом воры смогли проникнуть в резиденцию нунция. Он несколько раз возвращался туда, чтобы еще раз осмотреть место преступления, и с каждым разом все чаще задавал себе вопрос, произошла ли кража на самом деле. Трудно представить, что кто-то сумел пробраться в здание с прочными решетками на всех окнах и остаться при этом незамеченным. Но зачем тогда монсеньор Фабио Чиджи выдумал эту историю с похищенными бумагами?
Раз в месяц Гастон навещал женщину, которую некогда арестовал за убийство мужа. Супруг регулярно избивал ее вместе с детьми, и она, чтобы положить конец страданиям, отравила своего мучителя сурьмой. Эту несчастную звали Марсель Гюоши. Взяв ее под стражу, комиссар де Тийи выполнил свой долг, хотя и знал, что она подвергнется ужасным пыткам, а затем будет повешена. Сия перспектива глубоко его удручала, ведь ему было известно, что судьи вынесут самый суровый приговор, дабы устрашить других женщин и предостеречь их от попыток совершить нечто подобное.
Он поделился с другом Луи своими сомнениями и даже муками совести, но оба они были бессильны перед лицом правосудия.
К счастью, Луи с помощью Гастона спас Мазарини жизнь во время преступной аферы Важных. В награду он осмелился попросить министра о королевской милости для этой преступницы поневоле.
Не посчитавшись с мнением Ле Телье и начальника полиции Дрё д'Обрэ, Мазарини дал согласие, и Марсель Гюоши вернулась к своим детям.
С тех пор она торговала овощами на Центральном рынке, а двоих ее детей семи и восьми лет, благодаря ходатайству Гастона, приняли в школу при аббатстве Сент-Антуан-де-Шан. Комиссар время от времени заходил к ней с целью убедиться, что больше она не нуждается в его помощи.
Марсель Гюоши жила в Сент-Антуанском предместье, под самой крышей старого дома. Через два дня после отъезда Луи Гастон отправился навестить мадам Гюоши, после того как в последний раз осмотрел резиденцию нунция. Недалеко от дома он встретил водоноса и повел его с собой. Таскать воду было самой тяжкой повинностью для женщин, живших на верхних этажах.
Ужасно запыхавшийся водонос остановился на последней площадке и, спустив с плеч ремень, поставил два ведра на пол. Гастон постучал.
Марсель Гюоши открыла. Впервые со времени освобождения она улыбнулась.
— Мсье комиссар! Вам не следовало! — упрекнула она его, с радостью глядя на два полных ведра.
Она сходила за тремя большими глиняными кувшинами и осторожно перелила в них драгоценную воду. Когда это было сделано, Гастон, уже расплатившийся с водоносом, жестом отпустил его.
— Я варю суп детям, — с некоторым смущением произнесла она. — Если немного подождете, налью миску и вам. Но не стойте здесь, внутри чуть теплее.
Она ввела его в свою крошечную комнатенку. Дровяная печурка, заполнившая дымом эту жалкую конуру, почти не грела, света же давала и того меньше, но лучи заходящего солнца все-таки пробивались в окно. В железном котелке закипал овощной суп, издававший приятный аромат. Мебели никакой не было, за исключением трухлявого сундука и скамьи, на которой белокурая малышка играла с братом. На полу лежал соломенный матрас — единственная постель для матери и детей.
