Ничего подобного. Даже не допив вторую бутылку
пива, я свалился на полку — как был, одетым, поверх одеяла, и отключился.
Может быть, я слишком близко подобрался к
чему-нибудь запретному в воспоминаниях?
Не знаю.
Проснулся я, когда в окно ломилось холодное
зимнее солнце. Поезд стоял. Из коридора доносились скучные официальные голоса:
«Здравствуйте, российская таможня. Оружие, наркотики, валюту везем?» Ответы
были менее скучные и большей частью неразборчивые.
Потом в дверь постучали. Я потянулся и открыл.
Таможенник оказался дородным краснорожим
мужиком с уже начинающими заплывать жиром глазками. Почему-то обращаясь ко мне,
он съехал с проторенной колеи и просто осведомился, без всякого официоза:
— Что везем? Сумку доставайте…
И цепко оглядел купе. Встал на лесенку,
заглянул в багажку под потолком. И только потом сфокусировал взгляд на одиноко
замершей посреди нижней полки сумке.
Я опустил полку и сел. По-прежнему молча.
— Откройте сумку, пожалуйста, — потребовал
таможенник.
«Нюх у них, что ли?» — угрюмо подумал я,
послушно расстегивая молнию.
Пакеты по очереди перекочевывали на полку.
Когда очередь дошла до пакета с деньгами, таможенник заметно оживился и
рефлекторно захлопнул дверь в купе.
— Так-так-так…
Я уже приготовился выслушать лицемерную тираду
о разрешениях и даже прочесть абзац из книжечки — как и всякий писаный закон,
состоящий из понятных слов, но не имеющий абсолютно никакого смысла в целом.
Выслушать, прочесть и обреченно спросить: «Сколько?»
Но вместо этого я мысленно потянулся к голове
таможенника рукой, коснулся его разума и прошептал:
— Иди… Иди дальше. Тут все хорошо. Глаза
таможенника враз стали тупыми и бессмысленными, как таможенные законы.
— Да… Счастливого пути…
Он деревянно развернулся, щелкнул дверным
замком и вывалился в коридор, более ничего не сказав. Он был очень похож на
куклу. Послушную деревянную куклу во власти ниточек умелого кукловода.
Вот только когда я успел стать умелым
кукловодом?
Поезд тронулся минут через десять, и все это
время я размышлял: что же со мной происходит? Я не ведаю, что творю, но делаю
именно то, что надо. Сначала существо в заводском парке, теперь этот враз
поглупевший таможенник…
И зачем, черт подери, я направляюсь в Москву?
Что я буду делать, когда сойду с поезда? Куда пойду?
Почему-то я понемногу набирался уверенности,
что все прояснится в нужный момент. Именно в нужный — не раньше.
Жаль, что уверенность не была полной.
Большую часть дня я проспал. Может быть, это
была реакция организма — дань за неожиданно приходящие ответы и умения. Как-то
же я умудрился отшить таможенника? Потянулся к нему, ощутил мутно-малиновую
ауру с прозеленью в форме значков $… И сумел откорректировать его желания.
По-моему, люди так не могут. Но кто же я, если не человек?
Ах да. Я — Иной. Я сказал об этом оборотню из
парка. Кстати, то, что в парке на меня напал именно оборотень, я тоже осознал
только что. И вспомнил его ауру, это желто-багровое пламя Охоты и Голода.
Кажется, я постепенно выбираюсь из черноты. Из
провала. Оборотень — первая ступенька. Таможенник — вторая. Интересно, длинна
ли лестница? И что мне откроется там, на вершине?
Пока вопросов было заметно больше, чем ответов.
Окончательно проснулся я уже за Тулой. Купе
по-прежнему было пустым, но теперь я понял, что сам этого хотел. И еще понял,
что мои желания в этом мире обычно сбываются.
Перрон Курского вокзала медленно проплывал
мимо окна. Я, уже одетый и упакованный, стоял в купе и ждал, пока поезд не
остановится. Неразборчивый голос дикторши объявлял прибытие шестьдесят шестого
на какой-то там путь.
Я в Москве. Но пока еще не понимаю, что
делать.
Проход, как обычно, успели загромоздить
наиболее нетерпеливые пассажиры. Ну а я подожду, мне спешить некуда. Все равно
ведь ждать, пока оживающая память чего-нибудь не подскажет, не подтолкнет, как
погонщик ленивого мула.
Поезд в последний раз дернулся и встал.
Металлически звякнуло в тамбуре, вереница моментально оживившихся людей
дрогнула, мало-помалу выплескиваясь из вагона. Как всегда — озабоченные
возгласы, приветствия, попытки протиснуться назад в купе за вещами, которые не
удалось вынести за один раз…
Но вагонная суета быстро проходит. Те, кто
ехал, уже вышли, уже получили причитающуюся порцию поцелуев и объятий от
встречавших. Или не получили, если встречать было некому. Кое-кто, вытягивая
шею, озирался на перроне и тут же ежился на пронизывающем московском ветру. В
вагоне остались только те, кто пришел забирать неизменные передачи.
Я подхватил сумку и пошел к выходу,
по-прежнему не понимая, что буду делать в ближайшее время.
Наверное, размышлял я, надо поменять деньги. У
меня же ни копейки — российской. Только наши, «незалежные». Но они тут, увы, не
в ходу. Перед самой Москвой я предусмотрительно распотрошил одну пачку из
пакета и часть банкнот рассовал по карманам.
Я всегда ненавидел бумажники…
Впрочем, что это я? Всегда… Мое «всегда»
началось прошлой ночью.
Машинально съежившись в объятиях зимы, я
зашагал по перрону к спуску в тоннель. Не может же быть, чтобы на вокзале не
было обменника?
Копаясь в неверной памяти, я сумел установить
две вещи: во-первых, я не помню, когда последний раз бывал в Москве, но,
во-вторых, я в общих чертах представляю себе, как выглядит вокзал изнутри, где
искать пункты обмена валюты и как попасть в метро.
Тоннель, подвальный зал ожидания, короткий
эскалатор, билетный зал. Моя промежуточная цель — вон там, на втором этаже, у
еще одного эскалатора.
Но этот обменник оказался давно и надежно
закрытым. Ни света, ни щелки, ни обязательной таблички с текущим курсом.
Ладно. Тогда к выходу и налево, к пологому
спуску-пандусу на станцию «Чкаловская»… Только мне все равно не туда, а рядом.
Беленький торговый павильон, лесенка на второй
этаж, залитые светом пустые торговые зальчики, поворот… Охранник поднял на меня
быстрый взгляд и сразу расслабился, распознав приезжего.
— Входите, свободно, — великодушно позволил
он.
