Я никак не ожидала, что испугаюсь увиденного.
Это оказалось вовсе не сердечное прощальное письмо, а схема, выполненная рукой Маттео, круг с обозначенными сторонами света, но располагались они странно. Наверху вместо севера оказался восток, а запад — под кругом. На каждой стороне света была изображена пятиконечная звезда, и стрелками старательно указано, с какого угла ее начали рисовать. Под всеми звездами стояло по слову на древнееврейском, как я решила, языке. Ниже пояснялось, как оно звучит на итальянском, но перевод не приводился.
Под этой схемой был нарисован второй круг, тоже с указанием сторон света, но на этот раз места звезд занимали гексаграммы и другой список варварских слов.
Магия, та самая, которую он творил ночью, когда я делала вид, что сплю в супружеской постели. Мне вспомнились обрывки разговора в ту ночь, когда я призналась ему, что вижу знаки в облаках, небе и звездах.
«Бона сказала бы, что это от дьявола», — заявила тогда я, а он ответил: «Она тоже может ошибаться».
Под обоими кругами были даны пояснения на миланском диалекте с описанием обрядов, которые требовались для каждого из кругов. Я никак не могла собрать воедино разбегающиеся мысли, чтобы вникнуть в суть, а когда отложила схемы Маттео и взялась за следующий лист из стопки, волосы зашевелились у меня на голове.
Это был пожелтевший пергамент, зазубренный по краям, много раз складывавшийся и угрожающий рассыпаться прямо в руках. Я, затаив дыхание, развернула его на столе. Чернила были ржаво-коричневые, выцветшие, почерк старомодный, незнакомый. Бона не позволяла мне учить греческий, но сейчас я сразу же узнала его и поняла почти все из латинского перевода, сделанного под текстом другой рукой.
На пергаменте была записана формула призыва, но вот кого, я так и не поняла, плохо соображая от горя. Я осторожно отложила пергамент в сторонку. Под ним оказался непереплетенный манускрипт, примерно дюжина страниц на латыни. Бумага и почерк оказались современными, на титульном листе было выведено: «De Mysteriis Aegyptiorium» («О египетских мистериях»).
Под манускриптом лежал документ, написанный ровным, красивым почерком Маттео. На листе были выписаны по порядку буквы латинского алфавита. Под каждой из них стояла другая буква, цифра или символ. Например, A была представлена цифрой 9, B заменялась на X, C — на L. Сверху на листе было написано: «Каждую четвертую вычеркивать». Я поняла, что это ключ, который Маттео использовал, зашифровывая тайную корреспонденцию.
Я уперлась локтями в стол, уронила голову на руки и спросила вслух:
— Почему ты хотел, чтобы я увидела это?
Меня так и подмывало схватить все бумаги и бросить их на угли. Магия и Бог не помешали злым людям убить Маттео. Но следующая мысль остудила мой гнев. Я вспомнила о золотой символической карте, изображающей Повешенного. «Поддается злым силам, чтобы принести себя в жертву».
Я потерла ладонями горящие глаза, пытаясь отыскать во всем этом хоть какой-то смысл. Маттео явно предчувствовал свою скорую смерть еще до отъезда, иначе не отдал бы мне ключ.
Он принес себя в жертву, женившись на мне из платонической любви. Неужели муж снова забыл о себе, чтобы защитить супругу? Он оставил все это, чтобы предостеречь меня от чего-то?
Если бы я не разозлилась на Бога, то сожгла бы все. А вместо этого я уставилась на лишенные смысла узоры из цифр и букв и услышала слова Лоренцо Великолепного: «На самом деле это я рекомендовал его на службу герцогу».
Словно в ответ, в голове раздались слова Маттео: «Сначала я жил в приюте, но уже скоро был спасен оттуда одним покровителем». «Вероятно, мы скоро сможем вместе уехать во Флоренцию к моим друзьям». «Клянись жизнью, что отвезешь меня в монастырь Сан-Марко. Прочитай мои бумаги втайне от всех. Скажи Лоренцо: „Ромул и Волчица хотят уничтожить тебя“».
Я просидела неподвижно не меньше часа, затем поворошила угли и принялась раздувать их. Поднялось высокое пламя, и в комнате вскоре стало тепло. Я открыла ставни, увидела седельную сумку мужа, приваленную к стене под окном, развязала шнурки и вытряхнула содержимое на кровать. В сумке оказалось еще одно перо, пузырек с чернилами, пресс-папье, двое рейтуз, пара шерстяных нательных рубах, медная кружка, гребень и маленькая книжка, переплетенная в кожу. Половина листов была заполнена тем же невообразимым шифром, который я обнаружила на бумагах из тайника, — цифры и буквы, перемежающиеся время от времени звездой или другим символом. Я немного полистала книжицу, однако так ничего и не поняла.
Когда тьма за окном сменилась утренней серостью, я вернулась в покои герцогини. Бона еще спала. Я на цыпочках поднялась на возвышение, где стояла кровать, отдернула полог и как можно осторожнее коснулась ее плеча. Но она все равно вздрогнула, просыпаясь.
— Я должна отвезти Маттео во Флоренцию, — сказала я.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Герцог не позволил мне отвезти Маттео во Флоренцию, чтобы похоронить на кладбище монастыря Сан-Марко. Он сказал, что, во-первых, зима — слишком коварное время года, чтобы женщина отправлялась в пятидневное путешествие, пусть даже и на юг. Неважно, что за день бледное солнце растопило почти весь лед. Во-вторых, Сфорца желал, чтобы все его придворные, даже соблюдающие траур, участвовали в праздновании Рождества в Милане.
Из всех бесчисленных правителей Италии ни один не отмечал этот день с таким размахом, как герцог Галеаццо. Он созывал в Милан всех придворных, послов и вассалов, чтобы они могли отметить рождение Господа, а заодно повторить клятву верности герцогу на следующий день, посвященный святому Стефану. Все, исключая умирающих и смертельно больных, были обязаны присутствовать на празднестве по случаю завершения одного и начала другого года. Миланцев ожидали подарки, бедных — милостыня, осужденных — помилование. В течение недели Галеаццо посещал мессы в разных соборах, чтобы все верные подданные успели увидеть его. Двадцать шестого декабря, в День святого Стефана, он ходил в церковь Санто-Стефано, двадцать седьмого, в День евангелиста Иоанна, отправлялся в церковь Сан-Джованни и так далее.
Бона со слезами на глазах объявила мне о решении герцога. Завтра утром двор отправлялся в замок Порта-Джиова в центре Милана, и я, в своей черной вуали, тоже должна ехать. Я отвернулась от Боны, не в силах вымолвить ни слова, но она обняла меня за плечи и притянула к себе.
— Его набальзамируют, — сказала герцогиня, имея в виду тело Маттео. — Прошу тебя, поедем в Милан. Когда вернемся в Павию, герцог будет занят делами, и я устрою так, чтобы ты смогла отправиться во Флоренцию и похоронить мужа.
На следующее утро я молча ехала верхом рядом с Франческой и другими оживленно болтавшими придворными дамами вслед за обитой бархатом повозкой с Боной и детьми. Занимался солнечный зимний день, морозный, ветреный, ослепительно яркий и синий. На дорогах царила слякоть, и моя накидка быстро покрылась грязными брызгами. Седельная сумка Маттео, в которой лежала маленькая книжка, заполненная зашифрованным текстом, и символические карты Боны, была приторочена к моему седлу. Время от времени она задевала меня по ноге, снова и снова напоминая о горе.
